Книга Лето потерянных писем - Ханна Рейнольдс

Мама робко улыбнулась.

– Я очень тобой горжусь, – выпалила она. – Помни об этом.

Вернувшись домой, я застала Джейн на кровати. Подруга лежала и держала телефон на головой.

– Угадай, что. – Я подкинула ей ожерелье.

Джейн поймала его.

Мы воспроизведем сцену из «Титаника»? Ведь мы можем.

– Оно стоит восемьдесят тысяч долларов.

– Что? – Она скинула ожерелье на покрывало. – Ты прикалываешься?

– Неа. Дурдом, правда?

– Господи.

– Я хочу продать его, чтобы собрать деньги на помощь беженцам.

– Да ты спятила! – воскликнула Джейн. – Продать? Восемьдесят тысяч долларов? И это что, бриллианты?

– Желтый, не знаю, что это такое.

– Не продавай! – закричала подруга. – Оставь себе! Надень его на Мет Гала.

– Джейн, меня никогда не пригласят на Мет Гала. Ты пересмотрела «Восемь подруг Оушена».

– Что за уничижительные мысли. Тебя не пригласят, потому что тебе нечего надеть. Погоди, ты можешь продать его Мет Гала, а в оплату получишь приглашение. Господи, да я гений. Да. Два приглашения. Тебя сопровождать буду я, Ноя к черту.

– С Ноем покончено.

– Верно. Извини, я забыла. – Джейн с опаской взяла ожерелье и поднесла близко к лицу. – Сияет.

Ощущения, что с Ноем покончено, не было. Я отчаянно хотела, чтобы Ной мне написал. Это было не просто желание, скорее необходимость, словно я потеряю сознание, если от него не будет вестей. Я каждый день снова и снова смотрела на свой телефон – вдруг пропустила виброзвонок о входящем сообщении. Я открыла нашу последнюю переписку на случай, если пришло новое сообщение, а я не заметила. Даже перезагрузила телефон.

Но я сказала ему, что между нами все кончено, и он, видимо, мне поверил.

В мой последний вечер на Нантакете мы с друзьями пошли на пляж в последний раз. Воздух был тяжелым от влажности, даже зябким. Мы надели толстовки и сели вплотную друг к другу. Скоро все разъедутся по домам, вернутся к своей привычной жизни и учебе. Пранав и Сидни уже уехали, Эван отчаливает завтра утром, а Лекси и Стелла – через три дня.

Мы с Джейн сидели бок о бок на полотенце и смотрели, как оранжевые языки пламени танцуют в ночи.

– Возвращайся следующим летом, – предложила она. – Можно же избегать встречи с Ноем. Ты нужна мне в качестве соседки.

– А еще ты точно можешь использовать меня как сваху.

Джейн скорчила мину и бросила взгляд в сторону Эвана.

– Сердцу не прикажешь, да? Даже если это полная чушь.

Я погладила ее по спине, и мы снова стали смотреть на пламя.

– Иди, поговори с ним. Чего тебе терять? Даже если ничего не выйдет, у тебя будет целый год, чтобы оклематься.

– Твоя правда. – Она встала. – Вряд ли получится.

«Получится», – подумала я, увидев, как оживился Эван, когда к нему подошла Джейн. Я вздохнула, поднялась с полотенца и направилась к воде.

Я не осознавала, насколько разными могут быть расставания. С Мэттом я дико злилась. Была в ярости, обижена и твердо вознамерилась забыть его и жить дальше. Я больше не хотела его видеть. Не хотела даже близко с ним стоять.

На Ноя я тоже еще злюсь, но в основном мне просто обидно. Чаще всего я страстно желаю, чтобы он вернулся из Кембриджа, постучал в мою дверь и сказал: «Извини. Давай со всем разберемся».

Мама спрашивала, почему это так важно – ожерелье, намерения, прошлое перед будущим. Почему это важно? «Ты слишком гордая», – сказал Ной. Это так? «Ты сделаешь себя несчастной».

Но я сомневалась, что только гордость мешает мне написать человеку, с которым было по-настоящему хорошо. Что еще там говорил Ной?

«Ты боишься, Эбигейл Шенберг. Боишься раскрыться».

Я положила руки себе на живот, вздрогнув от ночного ветра. Легко говорить «Будь смелой, рискуй, прояви немного хуцпы». Поступить так, рисковать разбитым сердцем, отдавать себя и свое эмоциональное благополучие в чужие руки гораздо сложнее.

Волны снова и снова бились о берег. На воде от луны серебрилась яркая дорожка, по которой можно было бы идти вечность. Я смотрела на белую рябь на черной поверхности, пока из-за ветра с океана не стало так холодно, что невозможно было унять дрожь. Тогда я отвернулась и направилась к своим друзьям.

На следующее утро, перед отъездом, мы с мамой нашли мистера Барнса, оценщика, в хорошо обставленной комнате на втором этаже его отеля. Стены и занавески были серовато-белыми, а мебель и пол – темно-коричневыми. На стенах в изящных рамах висели картины с изображением кораблей.

Мы с мамой сели на диван напротив кресла мистера Барнса. Он встал, приветствуя нас, и снова сел, сняв очки и потерев лоб.

– Вчера вечером я связался с несколькими коллегами, – сказал он. – После просмотрел документы. Стоило рассказать вам об этом еще вчера, но я был удивлен и, возможно, немного… насторожен. Не часто вижу людей, утверждающих, что они потомки именитой семьи ювелиров.

Он положил руки на колени и, наклонившись вперед, обратился к маме:

– Как вам известно, семья Голдман жила в Любеке еще до войны. Вашу мать отослали. Вскоре после этого семейное предприятие захватили нацисты.

Мистер Барнс прокашлялся, а мы с мамой кивнули. Пока он не сказал нам ничего нового.

– Большая часть драгоценностей оказалась в частных коллекциях. Однако некоторые из них после войны попали в музеи. Ювелирные изделия Голдман можно найти в Британском музее, Хофбурге, Лувре. Я достал папку с известными мне материалами. – Он подвинул глянцевую распечатку через кофейный столик.

Мама взяла папку, но вместо того, чтобы пролистать бумаги, почти растерянно на них посмотрела. Я положила голову ей на плечо.

– Возможно, вам известны некоторые истории, когда семьи возвращали работы своих родственников. Самая известная – «Женщина в золотом», популяризированная фильмом с Хелен Миррен. – Мистер Барнс выдавил улыбку. – Таких случаев немало. Семьи могут получить реституцию или вернуть свою собственность. – Он замолчал. – Коллекция Голдман может принести огромную прибыль.

Мама уставилась на документ.

– Вы утверждаете, что есть еще их работы? Еще драгоценности?

– Я утверждаю, что их гораздо больше. – Его немного озадаченная улыбка стала шире. – Я говорю, мисс Коэн, что если вы заявите о своем наследовании, то станете очень-очень богатой женщиной.