Книга Ключ к счастью - Джейн Фэйзер

— Да, милорд Нортумберленд? — учтиво ответила Пен.

— Откройте нам дверь! Мы должны поговорить с принцессой. — И после небольшой паузы:

— У меня к ней послание от ее брата короля.

Это была явная ложь, Пен не сомневалась, но, судя по движению, которое сделала принцесса, та готова была поддаться на уловку. Оуэн прикоснулся предостерегающе к ее руке и подал Пен знак ответить отказом.

— Милорд герцог, — сказала она, — к сожалению, принцесса глубоко уснула после приема лекарства. Не сомневаюсь, она будет готова принять вас завтра утром, — Хотел бы услышать это от самой принцессы:

— пробурчал Нортумберленд.

— Но миледи приняла большую дозу снотворного, я же сказала, милорд. Она не в состоянии беседовать.

На протяжении всего этого малоприятного разговора Пен продолжала держать ребенка на руках, и, глядя на них обоих, Оуэн подумал с удивлением, что за какие‑то считанные часы в ней проснулась истинная мать, а ребенок, казалось, понял это и признал ее.

За дверью опять слышались голоса, шарканье подошв. Потом голос Нортумберленда:

— Леди Брайанстон, прошу передать принцессе пожелания скорейшего выздоровления. Надеемся увидеться с ней завтра с утра.

— Уверена, она примет вас тотчас же, как проснется, милорд герцог, — повторила Пен и отошла от двери.

Нортумберленд с отвращением, как на заклятого врага, смотрел на массивную дубовую дверь. Потом резко отвернулся и молча зашагал по коридору. За ним последовали Пемброк и Суффолк. Несколько воинов шли в отдалении.

— Сейчас ничего не сделать, — пробормотал Нортумберленд. — Она заперлась на всю ночь. Я возвращаюсь домой и буду снова здесь на рассвете. С пей всего три женщины, утром мы без труда проникнем в ее покои. А пока запасемся терпением.

— Да, это лучше всего, — с видимым облегчением согласился Пемброк.

Идея насильственного вторжения к принцессе Марии его совсем не устраивала — и как хозяина дома, и как осторожного политика. Ведь если по каким‑то причинам планам Нортумберленда не суждено сбыться и принцесса превратится в королеву Англии, всех, кто покушался па ее свободу, ожидает топор палача.

В полутемной комнате некоторое время царило напряженное молчание. Все прислушивались к топоту ног на каменной лестнице, и, когда он затих, раздался невольный вздох облегчения. Временного облегчения.

— Насколько я понимаю, шевалье, — едва слышно произнесла принцесса, — вы выиграли для нас немного времени.

— Да, — ответил Оуэн, — для того, чтобы все попытались отдохнуть. До рассвета. Раньше мы не сможем тронуться с места.

— Разве я смогу уснуть? — Четки в руках у принцессы непрерывно щелкали.

— Тогда молитесь, мадам, — без особого сочувствия сказал Оуэн и, подойдя к окну, увидел, как во дворе в свете множества факелов готовятся к отъезду из замка в свои лондонские резиденции Нортумберленд и Суффолк. Вскоре они вернутся обратно, но за этот промежуток времени должно произойти нечто неожиданное для них — то, что он спланировал и надеется осуществить.

Несмотря на напряженность момента, от внимания принцессы не ускользнула некоторая бесцеремонность в поведении шевалье. Но, в конце концов, он всего‑навсего француз, разве может она, да и вся Англия, ждать доброго, уважительного отношения от своих стародавних недоброхотов. Сейчас от него зависит многое, если не все, и она должна терпеть. Впрочем, быть может, у этого железного человека тоже нервы на пределе: он ведь рискует многим, если не всем, включая жизнь…

И все же привычный высокомерный тон сохранился в ее голосе, когда она спросила:

— Как же мы сможем покинуть этот замок незамеченными, шевалье?

— Мы вовсе не станем этого делать, мадам, — ответил он не очень охотно. — Внезапность и утренний свет будут на нашей стороне. Впрочем, в подробности вдаваться не стану. Постарайтесь отдохнуть и доверьтесь мне, мадам.

Повелительные нотки в его голосе разгневали принцессу, но она прошла долгую школу унижений и опасностей и научилась управлять собой. Поэтому молча поднялась с кресла и проследовала в спальню, сделав знак Матильде и Сьюзен сопровождать ее.

Пен закрыла за ними промежуточную дверь и, повернувшись, осталась стоять у порога: мать с ребенком на руках — символ непреходящей, вечной жизни.

Эта картина тронула Оуэна, пробудила горечь, он почувствовал укол зависти. Подойдя к камину, чтобы поворошить угли, он произнес:

— Если ребенок спит, положите его на софу и укройте чем‑нибудь.

Она послушалась совета, прозвучавшего как приказание, и некоторое время не могла оторвать взгляда от безмятежно спящего сына: палец во рту, щеки, как ей казалось, немного налились и порозовели.

— Он мокрый, — сказала она потом с трогательной доверительностью. — Но если я начну раздевать его, он ведь проснется, верно?

— А где второй мальчик? — спросил Оуэн вместо ответа.

— Чарлз… Я назвала его Чарлзом. Сейчас, надеюсь, он уже в Холборне, в нашей старой детской. С двумя мне было бы трудно.

Опять никакого отзвука с его стороны. Перед ней был совершенно другой человек — незнакомый, чужой. И она — чужая для него. Об этом ясно говорят его глаза — она видит их в свете камина: холодные, пустые. Безжалостные… Как можно быть таким жестоким, злопамятным?.. Даже в подобные минуты, когда решаются вопросы жизни и смерти…

Она содрогнулась от этой мысли, впервые подумав о том, какой неосторожной, легкомысленной была, когда в такое опасное путешествие взяла с собой ребенка. Что будет с ним, если их затея с бегством принцессы рухнет? Боже… Боже…

Оуэн, к счастью — это видно по его поведению, — не разделяет ее опасений, не думает о провале. Он твердо уверен в благополучном исходе. И это, спасибо ему, укрепляет и ее силы…

Его голос вывел ее из глубокой задумчивости.

—..Боюсь, вам самой, — говорил Оуэн, — не придется выносить его, — он кивнул в сторону ребенка, — из замка. Нужно будет расстаться с ним. Ненадолго…

— Как? — громко вскрикнула она и зажала рукой рот. — Почему?

Он едва заметно пожал плечами:

— Так надо.

В наступившем молчании были слышны звуки со двора: отрывистые выкрики, команды, лязг конских копыт по каменному покрытию.

Оуэн не сводил глаз с ее усталого бледного лица. Она тоже неотрывно смотрела на него.

— Оуэн, — произнесла она наконец, в ее голосе звучали боль и неуверенность, — я не в силах так больше… Разве мы не можем попробовать восстановить что‑то, то, что утрачено…

Он медленно отошел от камина и приблизился к ней. Он стоял очень близко — так, что она ощущала тепло его тела, но не коснулся ее. Он оставался чужим, и, когда заговорил, голос был тоже чужой.

— Мне уже тридцать пять лет… У меня были жена и двое детей… Я много чего делал в своей жизни: сражался на полях битвы и на корабельных палубах, скользких от крови. Меня мучили в темнице у мавров, я сумел вырваться из испанской тюрьмы. Я воин по своей натуре, а не придворный, и моя профессия — шпионаж, соглядатайство. Я не пытался вас обмануть и представиться кем‑то другим…