Книга Ветры земные. Книга 2. Сын тумана - Оксана Демченко

Тут и там поодаль от дороги были заметны черные пузыри походных шатров. На обочине иногда появлялись дозоры, опасливо кивали верховому, то ли узнавая его, то ли бессознательно чуя в уверенности всадника – право ехать без остановок и окриков.

Когда лагерь гвардии остался позади, масло в лампаде заката иссякло, и потускневшее небо остыло до бурого тона ранней ночи. Верховой придержал коня, дал карете поравняться с собой и бросил новое указание: сворачивать к ближайшей гостерии. Кучер немедленно перевел коней на шаг, повздыхал, тихо жалуясь самому себе на бессердечие нелюдя, его немыслимую спешку и жуткое чернокнижье… а бешеный рыжий скакун уже несся прочь, словно полный день бега не утомил его ничуть! И чем объяснить это чудо, если не силами тьмы, покорными всаднику и вливаемыми в кровь его скакуна?

Оллэ – а это был, конечно, он – подставил лицо ветру, тянущему пелену стылого ночного тумана на луг с северо-запада, от близкой реки. До городских ворот рыжий Чёрт несся, не сбавляя хода. Но уж там, по обыкновению, проделал любимый трюк – уперся всеми четырьмя, норовя остановиться в единый миг и ехидно фыркая в предвкушении. Нэрриха ждал такого поведения, и вовремя бросил стремена, чтобы легко перелететь через переднюю луку седла, дважды кувыркнуться, опираясь руками – и встать, с ходу полуобняв ошарашенного стражника.

– Отпирай, я сын шторма и я, как видишь, очень спешу во дворец, – объяснил Оллэ, легонько встряхивая воина за плечи и отодвигая в сторону.

– В-вас ждут, – запинаясь, отозвался тот и подал знак отворить малую дверь. – Извольте, пожалуйста.

Черт простучал копытами под сводом городской стены и сорвался в галоп, полагая выбором седока: успеть занять место на своей спине – или отстать и тащиться пешком. Оллэ взвился в седло, хмурясь и недоумевая: за два месяца Черт так и не признал его хозяином. Да, конь подчинялся поводу и коленям, но неизменно давал понять, что это уступка, а никак не дружба.

Копыта выбивали искры – и это был единственный свет в угрюмой ночи. Копыта бросали пригоршни прыгучего стального звона в гулкие коридоры стен – и это был, кажется, единственный звук во всем затаившемся, настороженном городе. Гостерии не распахивали дверей, вываливая на мостовую пьяных, выкрашивая камни теплым тоном живого огня, наполняя воздух запахами жареного и пряного. Вальяжно гуляющая городская стража не постукивала по камням основаниями алебард, отмечая свое движение и намекая лихим людишкам: пора прятаться по щелям, чтобы разминуться к обоюдной пользе. Нищие доны не выли охрипшими котами под балконами вдовушек, выпрашивая ужин и обещая по мере сил воздать за прокорм. Состоятельные не подпрыгивали на подушках карет, в сотый раз брызгая удушающими маслами на несвежий, но весьма дорогой кружевной ворот…

Город молчал. После череды тучных и мирных лет люди привыкли к относительному покою, достатку и даже уверенности в завтрашнем дне. Пока что они утратили только последнее – уверенность. И, кажется, вместе с ней лишились слишком многого. Оллэ всем затхлым страхом города, всеми его дуновениями и дыханиями ощущал бессонницу, томительную, дрожащую зевками и стонами, всхлипами и охами… Город знал предстоящее и ждал новых времен обреченно: изменить что-либо теперь не в силах даже король и патор, если тот или иной – бывают чудеса – вдруг пожелали бы перемен.

Рыжее пламя первого живого фонаря обозначилось у дворцовой ограды, оно трепетало, как испуганно торопящееся сердце. Воины ждали гостя в доспехе, при боевом оружии вместо обычных для мирной жизни легких рапир. Оллэ спрыгнул из седла на скаку, избавив всех от наблюдения за зрелищным кувырком через опущенную конскую шею. Черт разочарованно вздохнул – и сам шагнул к конюху, вроде бы забыв о существовании седока.

– Вас ждут, – один из встречающих повторил слова стража у городской стены. Поклонился ниже и добавил куда мягче: – Прошу, следуйте за мной.

Не задавая вопросов, сын шторма миновал темный парк, по случаю зимы подрастерявший листву. Вместо аромата ночных цветов туман пропитывали иные запахи: прелый дух увядшей травы, речной тины и отсыревшего, прогорклого дыма. Сюда, почти к самому берегу южного моря, холода едва дотягивались с севера ослабленным вялым дуновением. Они не угрожали морозами, хоть и вынуждали чихать, кутаться и предпочитать крепкое подогретое вино – молодому, добытому из погреба. Камины в Атэрре – роскошь, дрова – ценность, так было всегда. Теперь, в ожидании худших времен, греться у огня позволяют себе, вероятно, лишь самые именитые, состоятельные обитатели дворца.

Провожатый указал на дверь и снова склонился, прощаясь без слов. Оллэ взбежал по знакомой лестнице, миновал продуваемую стылым сквозняком галерею, где дрожали в ознобе синеватые факелы. Кивнул слуге, предусмотрительно распахнувшему дверь – и миновал порог.

– Я отчаялась двадцать дней назад, – осторожно улыбнулась королева, раскрывая ладонь и показывая развязанный узелок. Продолжила жест в сторону кресла. – Прошу, садитесь. Примите мои пожелания здравия, если они ценны для нэрриха. И вот вдобавок объяснения: куколка Зоэ увы, покинула столицу, но прежде она по доброте души подарила мне узелок, позволяющий вас вызвать. Тогда я не поверила в действенность столь смешного средства. И теперь не верю, вы явились удивительно скоро, словно заранее знали о зове, вдобавок вы очутились здесь воистину – вовремя.

Оллэ кивнул, не спеша занять кресло и рассматривая легкую фигурку, статуэткой из темного дерева замершую на полу, у ног королевы. Живыми казались лишь глаза: огромные, бездонные, они следили за каждым движением сына шторма и вспыхивали опасными бликами сосредоточенности. Левая ладонь сидящей оплетала древко копья, правая расслабленно лежала на длинном стилете. Тонкая шерстяная рубаха и широкие штаны не стесняли движений, вышитое золотом покрывало кутало спину и подтверждало состоятельность женщины. Что обозначал нелепый кувшинчик, висящий на тонком ремешке на шее – Оллэ не смог понять. Он недоверчиво вглядывался в узор татуировки на висках, в необычное для этого берега лицо темнее бронзы, с выпуклыми полными губами. А еще – ворох волос, кажущийся излишне тяжелым для длинной гордой шеи…

– Или это настоящая маари, или я слишком долго оставался в седле и переутомился, мне чудится невесть что, – недоуменно предположил Оллэ, двигаясь к креслу. – Ваше величество, развейте мои сомнения. Откуда здесь могла взяться она —небыль даже для южного берега и края диких пустынь?

– Маари, – подтвердила Изабелла, опуская руку на плечо Аше. – Её имя Аше, она третий месяц со мной. Сперва это было лишь забавой и уступкой просьбе патора. Но после того, как она вспорола брюхо надежному, много лет состоявшему при дворе слуге, почти успевшему отравить утреннее питье своей королевы… – Изабелла поежилась, выше натянула накидку, подбитую драгоценным мехом. – Мир вздумал разбиться вдребезги, дон Оллэ. Я более не знаю, гляжу я в глаза союзников – или же мне лгут улыбки предателей. Я сомневаюсь в каждом, в том числе и в вас. В каждом, кроме Аше. Что привело вас в столицу? Моя просьба о помощи, как я уже сказала, не могла бы разыскать вас и довести до столицы так быстро.

– Меня позвал Энрике, ваша просьба застала меня в долине Сантэрии, то есть в общем-то рядом, – пояснил нэрриха, по прежнему не отводя глаз от фигуры маари. – Я спешил, как только мог, но я был обременен необходимостью везти Энрике и его жену, внезапно ставшую святой, как он это называет. Я надеялся, что война не так близко, что я успею посоветоваться с Абу. Он спорил со мной лет восемь назад о природе ветра и не только о ней… И вот я вижу лагерь армии, готовой выступить в поход, осознаю тщетность своих надежд, но встречаю маари, суть нашего спора, во дворце. Мир воистину стал непредсказуем.