Книга Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая - Лев Бердников

Я смысл и остроту всему предпочитаю,На свете прелестей нет больше для меня.Тебя, любезная, за то и обожаю,Что блещешь, остроту с красой соединяя.

Во французском энциклопедическом словаре царственный отрок упорно ищет слово “любовь” и охотно принимает приглашение фаворита императрицы Григория Орлова нанести визит молоденьким фрейлинам. После приятного времяпрепровождения с ними Павел, как говорит современник, “вошел в нежные мысли и в томном услаждении на канапе повалился”. Известно, что в ранней юности цесаревич, по желанию матери, выдержал испытание на половую зрелость и способность к деторождению – плодом его связи с хорошенькой вдовой княгиней Софьей Чарторыйской стал родившийся в 1772 году сын-байстрюк, названный Семеном Великим.

Мемуарист приводит подлинную реплику юного Павла о своем будущем браке: “Как я женюсь, то жену свою очень любить стану и ревнив буду. Рог мне иметь крайне не хочется. Да то беда, что я очень резв, намедни слышал я, что таких рог не видит и не чувствует тот, кто их носит”. Великий князь не подозревал, что этим его словам суждено будет стать пророческими.

Женитьбой наследника его венценосная мать озаботилась, когда он достиг совершеннолетия. В жены Павлу Екатерина прочила, как водилось, одну из родовитых немецких принцесс. Поиски достойнейшей были поручены верному человеку – барону Ахацу Фердинанду Ассебургу. В прошлом дипломат, он, казалось, как нельзя более подходил для роли искушенного державного свата, доставляя монархине подробные сведения обо всех потенциальных невестах. После длительных размышлений, интриг и каверз заинтересованных сторон (не обошлось и без участия короля прусского Фридриха II, лоббировавшего свою кандидатуру), выбор был сделан в пользу принцесс Гессен-Дармштадтской фамилии. Из пяти дочерей ландграфини Генриетты Каролины Гессен-Дармштадтской, отличавшейся широкой образованностью и обостренным честолюбием (что передалось и ее детям), две старшие уже сделали выгодные партии. “Слава богу, есть еще три дочери на выданье, – писала Екатерина воспитателю великого князя Никите Панину. – Попросим ее приехать сюда с этим роем дочерей; мы будем очень несчастливы, если из трех не выберем ни одной нам подходящей”. В письме Екатерины от 28 апреля 1773 года Генриетте Каролине было официально предложено прибыть с дочерьми в Петербург. Тот факт, что иностранные принцессы сами должны были отправиться к жениху, пусть даже порфирородному (а не наоборот), был событием для Запада беспрецедентным и, безусловно свидетельствовал о могуществе и авторитете империи под скипетром Семирамиды Севера – Екатерины.

Соглашаясь на эту поездку за счет российской стороны, ландграфиня признавалась своей будущей сватье: “Мой поступок докажет Вам, что я не умею колебаться в тех случаях, когда дело идет о том, угодить ли Вам и повиноваться или же следовать предрассудкам, делающим публику судьею строгим и страшным”.

Павел Петрович как будто устранился от выбора невесты, полагаясь целиком на волю матери. Готовясь к новой для него супружеской жизни, он, по словам историка Дмитрия Кобеко, “почувствовал свое одиночество. Какая-то тайная грусть закрадывалась в сердце молодого великого князя. Он начал вдумываться в свое положение и углубляется в самого себя”.

В этой душевной сумятице особый смысл и значение приобрела для него привязанность к товарищу юности камер-юнкеру Разумовскому. Он писал ему: “Дружба Ваша произвела во мне чудо… Теперь я поставил себе за правило жить как можно согласнее со всеми. Прочь, химеры! Прочь, тревожные заботы! Поведение ровное и согласованное лишь с обстоятельствами, которые могут встретиться, – вот мой план. Я сдерживаю, насколько могу, мою живость; ежедневно выбираю предметы, дабы заставить работать мой ум и развивать мои мысли, и черпаю понемногу из книг”.

Разумовский познакомился с будущей женой Павла раньше, чем сам великий князь: он командовал фрегатом “Св. Марк”, который на пути в Петербург доставил дармштадтское семейство из Любека в Ревель. Пригожий граф понравился не только ландграфине, но и ее дочерям. В особенности им пленилась средняя принцесса, семнадцатилетняя Вильгельмина, сразу же увидевшая в Андрее “героя своего романа”. Не остался равнодушным к ней и Разумовский, пользовавшийся безграничным доверием великого князя…

Теодор Мундт в романе “Тихий ангел” (1911) говорит о пропасти непонимания и отчужденности между Екатериной и юной Вильгельминой, открывшейся якобы уже в день их первой встречи. Факты, однако, свидетельствуют о том, что императрица, хотя и видела недостатки невесты и выражала свои опасения по сему поводу, все же явно склонялась в ее пользу. Историк-популяризатор Александр Крылов привел размышления монархини, навеянные внешностью Вильгельмины: “Этот портрет выгодно располагает в ее пользу, и надобно быть очень взыскательною, чтобы найти в ее лице какой-нибудь недостаток. Черты ее лица правильные… Веселость и приятность, всегдашняя спутница веселости, исчезли с этого лица и, быть может, заменились натянутостью от строгого воспитания и стесненного образа жизни. Это скоро изменилось бы, если бы эта молодая особа была бы менее стеснена и если бы она знала, что напыщенный и слишком угрюмый вид – плохое средство успеть согласно видам или побуждениям честолюбия… Может статься, что если ее главный двигатель – честолюбие, она в тот же вечер или на другой день переменится, ибо таковы молодые люди и такова даже половина рода человеческого. Мало-помалу она отвыкнет от неприятных и жеманных манер… Из нее может сложиться характер твердый и достойный”. Вера в добрые начала Вильгельмины не изменила Екатерине и при их очном знакомстве.

Что до Павла, то он сразу же, что называется, положил глаз на Вильгельмину и, казалось, был на седьмом небе от счастья. “Великий князь, сколько можно заметить, полюбил мою дочь и даже больше, чем я ожидала”, – говорила по этому поводу ландграфиня. Пышно была обставлена процедура принятия Вильгельминой православия, после которой она была наречена Натальей Алексеевной и русской великой княгиней, что язвительный Вольтер назвал “натализацией” немецкой принцессы.

Более десяти дней продолжались пышные свадебные торжества. Венчание проходило в величественном Казанском соборе. Невеста в усыпанном бриллиантами парчовом серебряном платье была неподражаема. Императрица одарила ее с поистине русской широтой – роскошным убором из изумрудов и бриллиантов, великолепными пряжками; а великий князь преподнес невесте ожерелье из рубинов, стоившее 25 тысяч рублей. Крупные суммы получили все придворные из свиты ландграфини.

И заливались малиновым перезвоном колокола, и гремели пушки, и были выстроены войска по обе стороны Невского проспекта, и торжественно шествовали конные гвардейцы, камергеры, камер-юнкеры и заморские гости, и плыл кортеж из запряженных цугом тридцати придворных экипажей… Народ потчевали жареными быками и бьющим из фонтанов вином. Друг за другом следовала череда официальных обедов, балов, куртагов, театральных представлений.