Книга Русский Галантный век в лицах и сюжетах. Kнига первая - Лев Бердников

Но вернемся в конец 1754 года. Сразу же после рождения цесаревича Салтыкова посылают в Швецию с радостным известием о появлении наследника престола. Для придворного такого ранга, как Сергей Васильевич, это, несомненно, была почетная ссылка, своего рода опала, призванная утишить нежелательные слухи о сомнительном происхождении Павла – Елизавета не желала больше терпеть его скандальную связь с Екатериной, а потому удалила от Двора. И от Двора, как оказалось, он будет отлучен навсегда…

После Стокгольма Салтыкова направили в Гамбург, потом в Париж. В время своих кратковременных наездов в Петербург он был холоден с великой княгиней, которая однажды тщетно прождала его до трех часов ночи. Переживания Екатерины об измене своего первого мужчины были тем более глубоки, что она почитала его самым близким и преданным ей человеком. До нее доходили неутешительные слухи о многочисленных амурных похождениях Салтыкова; более того, желая повысить свои акции в глазах тамошних красавиц, этот петиметр бахвалился связью с ней и утверждал, что Павел – плод их любви. После этого оскорбленная великая княгиня, по ее признанию, “не могла и не хотела никого видеть, потому что была в горе”.

Но Екатерина недаром получила впоследствии имя “Великая”. Несчастная любовь, равно как и удручающее одиночество, не сломили ее поистине мощного духа. 10 февраля 1755 года, облачившись в “великолепное платье из голубого бархата, вышитое золотом”, она явилась, точнее, возникла при Дворе. “Я держалась очень прямо, – говорит она, – высоко несла голову, скорее как глава очень большой партии, нежели как человек униженный и угнетенный”.

Позднее ее, создательницу целого института фаворитизма в России, будут упрекать чуть ли не в разврате, называть новой Мессалиной. По этому поводу Екатерина писала Григорию Потемкину: “Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если бы я в участь получила смолоду мужа, я бы вечно к нему не переменилась. Беда то, что сердце мое не хочет быть ни на час без любви”. Подобно императрице Елизавете Петровне, Екатерина была щедра и благодетельна в любви (а Салтыкова она именно полюбила), но при этом начисто лишена злопамятства и мстительности. Даже тем фаворитам, которые поступали с ней дурно и оставляли ее, она раздавала деньги, имения, драгоценности и неизменно присутствовала на их свадьбах, празднуемых за ее счет. Такое же великодушие проявила она и к неверному Салтыкову – пожаловала ему в 1762 году 10,000 рублей для выезда из Петербурга в Париж. Чтобы понять всю широту ее души, достаточно сравнить такое поведение с поступками, например, Елизаветы I английской, приказавшей обезглавить нескольких своих фаворитов и соперниц, или королевы шведской Христины, на глазах у которой был казнен один из ее бывших любовников.

Взойдя на российский престол, Екатерина не стала призывать к себе бывшего любовника. “Предполагают, – доносили королю прусскому Фридриху II, – что она нашла это назначение [Салтыкова посланником в Париж – Л.Б.] самым удобным средством, чтобы удалить его от своего Двора и, вместе с тем, дать возможность жить в довольстве…” Некоторые исследователи утверждают, что дипломатическая карьера Сергея Васильевича вполне задалась; она как нельзя более подходила натуре изощренного интригана. Между тем, представители стран, где он был аккредитован, придерживались противовоположного мнения. Так, Версальский Двор прямо высказал свое недовольство поступками Салтыкова. “Еще недавно он был заключен в тюрьму, – сообщали из Парижа, – как за долги, так и за различные дурные проделки. Покидая тюрьму… он принужден был, как поруку в уплате, оставить во Франции свою жену… Во Франции все его презирают…” Да и сама Екатерина наложила в 1764 году такую резолюцию на ходатайство графа Никиты Панина о назначении Салтыкова посланником в Дрезден: “Разве он еще не довольно шалости наделал? Но, если вы за него поручаетесь, то отправьте его, только он везде будет пятое колесо у кареты”.

О дальнейшей судьбе Салтыкова известий в печати не встречается – в биографических справочниках не указывается даже год его смерти. Есть сведения только о его жене Матрене Павловне, урожденной Балк-Полевой. До своей кончины в 1813 году она жила в Москве, в собственном доме, на углу Большой Дмитровки. Переулок около этого дома получил название Салтыковский. Она была набожна и регулярно жертвовала средства в Успенский собор. Известно также, что сам Сергей Васильевич совершил, по крайней мере, один благочестивый поступок: в доставшемся ему от отца сельце Ершово, что под Звенигородом, построил вместо обветшавшей новую церковь, которая простояла до 1829 года.

Мемуарист Шарль Франсуа Филибер Массон говорит, что Салтыков “умер в изгнании”. Однако Николай Греч, близко знавший племянника Салтыкова, сообщает, что последние годы Сергей Васильевич “жил в своих деревнях до кончины своей” и называет дату его смерти – 1807 год. Дожив до восьмидесяти лет, не превратился ли он под старость в брюзжащего моралиста – участь многих донжуанов? Вспоминал ли он о шашнях своей молодости, о великой княгине и об обидном приставшем к нему прозвищу – демон интриги?

Человек утонченно-безнравственный. Андрей Разумовский

Имя графа Андрея Кирилловича Разумовского (1752–1836) обессмертил великий Людвиг Ван Бетховен, посвятив ему три квартета. Надо сказать, что и сам граф был тонким меломаном, играл на скрипке, устраивал музыкальные вечера, покровительствовал даровитым композиторам, в их числе Вольфгангу Амадею Моцарту, Францу Йозефу Гайдну и Бетховену. Снискала славу и собранная им картинная галерея, где произведения современных художников соседствовали с шедеврами мастеров Средних веков и Возрождения.

Но меценатом Разумовский стал под старость; в молодости же он был одержим погоней за новомодными щегольскими нарядами. Достаточно сказать, что в его гардеробе одних только жилетов насчитывалось несколько сотен. До нас дошел фрагмент его разговора с отцом, Кириллом Григорьевичем Разумовским (1728–1803), в прошлом малоросским пастухом, а затем волею судеб вознесенным на высшую ступень государственной власти – фельдмаршала и гетмана Украины. Тот в сердцах корил сына за расточительность и в назидание ссылался на собственную молодость, отличавшуюся скромностью запросов. “Ты же был сыном убогого крестьянина, а я – самого гетмана. Стоит ли удивляться!” – парировал Андрей.

Как подобает отпрыску именитого вельможи, он получил блестящее по тем временам образование: сначала под руководством знаменитого академика-историка Августа Людвига Шлецера, а затем – в Европе, в престижном Страсбургском университете. В 1773 году он был принят на службу к великому князю Павлу Петровичу камер-юнкером. “Красивый, статный, вкрадчивый и самоуверенный, – говорит о нем историк, – Разумовский сумел вскружить головы всем петербургским красавицам; любезностью и щегольством он превосходил всех сверстников”. Его обаянию поддался и великий князь, с которым Разумовского еще сызмальства связывала нежная дружба.

Андрей был старше Павла, а следовательно, опытнее, и потому сделался неизменным советчиком цесаревича, в особенности в делах сердечных. А амурам или, как говорили тогда, “маханию” Павел был привержен еще с отрочества. “Он не будет со временем ленивым или непослушным в странах цитерских [любовных – Л.Б.],” – прозорливо говорили о нем царедворцы. И действительно, взбалмошный и влюбчивый, он неровно дышит то к одной придворной даме, то к другой, а одной прелестнице посвящает даже самодельные вирши: