Книга Виденное наяву - Семен Лунгин

– Правда, Виктор Платонович, был.

– И долго?

– Не так чтобы долго… Вокруг года…

– И что же вы там делали, позвольте спросить?

– Да что все, когда туда приезжают. Глядел по сторонам.

Разговор вроде бы завершился. Спрашивать больше стало неловко. Некрасов тронул меня за плечо и кивнул в сторону стопочек.

Иван Сергеевич вздрогнул, словно кивок этот вывел его из забытья:

– С моим удовольствием.

Я поспешно схватил бутылку и разлил снова по три четверти. В этот миг отворилась дверь домика, и на пороге показалась Лидия Ивановна[4]. Она поглядела на нас и с отработанной десятилетиями кротостью спросила:

– Не угодно ли вам чего? А то мы с Зинаидой Николаевной чаевничаем…

– Угодно одним находиться, – внятно сказал Иван Сергеевич.

И Лидия Ивановна скрылась столь же быстро, как и появилась.

– Я в Германии нанялся на пароход матросом, и мы пришли в Афон, что мне и надо было. Там сошел на берег, и пароход ушел без меня… Узнал, кто отец игумен. Старик глубо-окий, ему тогда девятый десяток шел… Упал в ноги, так, мол, и так, благословите, отче, на послушание. Старец долго глядел на меня, а я не шевелился, как упал, так и лежу, чуть-чуть одним глазом, украдкой эдак снизу поглядываю. Он мне руку протянул (словно фанерка выпиленная), я приложился. «Ступай, братец, в трапезную, там тебе нальют чего Бог послал»…

Иван Сергеевич снова надолго замолчал, и мы успели тихо опорожнить стопочку. Он крякнул, глотнув, утер усы и сказал, ухмыльнувшись:

– Не этого, конечно, а тамошнего варева, вроде похлебки… Истинно сказано: «Есть обычай дорогой, надо выпить по другой».

– А потом что? – спросил Некрасов.

– А потом по третьей…

– Я про Афон.

– Да-а… Разобрался я, стало быть, что к чему, и не могу сказать, что обычаи тамошние и все ихнее житье душевно понравилось. Как-то не по мне оказалось… Их было в то время там человек осьмнадцать, один старее другого, каждый в своей норе ютится… Поутру собираются, помолятся и расползаются, потом покопаются на винограднике, кто сколько может, у кого еще силенка осталась, и снова в норы попрятались. Обедня… Сбились в кучу… Отошла – опять никого нет. Один казначей в конторке сидит, на счетах щелкает… Светский человек, этакий непостриженный монах, как-то прибившийся к братии. Судьба его удиви-и-ительная… А не пора ли нам еще помалу? А?.. Как считаете, Виктор Платонович?

Некрасов молча кивнул.

– А у меня в Питере были, – сказал Иван Сергеевич, вертя в руках стопку, – такие зеленые лафитники, старого стекла, с картинками и буквицами. Лягушки, понимаете ли, в разных видах комических… И подписи разные неприличные… Потеха!..

Но тут снова скрипнула дверь, снова на пороге появилась Лидия Ивановна и укоризненно поглядела на нас. Некрасов вскинул голову, приложил палец к губам и замахал обеими руками:

– Лидия Ивановна, умоляем… Умоляем!.. Момент потрясающий!.. Такого больше не будет. Когда еще случится?

И он бухнулся на колени, комично протягивая к Лидии Ивановне руки. Я тоже встал на колени рядом с ним и зашептал:

– Коленопреклоненно мо-о-олим!

Соколов-Микитов с одобрением глядел, как мы изгиляемся, всплескивал руками.

Как о счастии вспоминаю я о том вечере.

А вот и еще один. И тоже с поллитром. На этот раз уже только мы с Некрасовым ходили в магазин и сами знакомились с «Майей Михайловной, чудной женщиной, которая очень нутро понимает».

А когда вернулись, выбежавшая в палисадник Лидия Ивановна воскликнула: «Ну, наконец-то! А то Зинаида Николаевна весь дом обыскала, все вас ищет».

– Ох, горе мое, – виновато вздохнул Некрасов. – Вот так и в Киеве, и в Москве, везде. Мамочка! – закричал он. – Я тут!

Зинаида Николаевна мелкими шажками выбежала на терраску. Она уже улыбалась, глаза ее сияли.

– Наконец-то! А я все думаю, где это вы без меня веселитесь? Ведь Иван Сергеевич здесь… Просто ума не приложу.

– А мы вот они, – сказал Некрасов и протянул к ней раскинутые в стороны руки.

Зинаида Николаевна бабочкой влетела в его объятия.

– Ну, мамочка, скажи, кто самый мировой парень на свете, а?..

Зинаида Николаевна тонко, счастливо засмеялась и с трудом выдавила сквозь мелко-клокочущий смех:

– Ты, Викочка!.. Ты, бублик!..

– Ну вот видите? – Некрасов победно огляделся вокруг.

– Посмотрели бы вы на вашу мамочку минут десять тому назад. Ты же сам видел, Ваня…

Иван Сергеевич нахмурился и пробурчал невнятно:

– Что это я мог видеть, Лидия Ивановна, я же почти слепой?

– А-а! – махнула рукой Лидия Ивановна. – Вы все на один лад!..

И ушла.

– Мама, – сказал, наклонившись к Зинаиде Николаевне Некрасов, – тебя Лидия Ивановна ждет.

– А ты никуда не скроешься? – вцепилась она ему в рукав.

– Ну куда мы от Ивана Сергеевича уйдем? Когда нам с ним так хорошо, так весело.

– Вот и прекрасно! – воскликнула Зинаида Николаевна. – Веселитесь, веселитесь, Иван Сергеевич!..

– Это уж да… Это уж с нашим удовольствием, – ответил он. – Пойдемте в домушко, в мой охотничий домик.

И мы как по команде повернулись и пошли вслед за нашим хозяином.

На этот раз столик, что стоял посередине комнаты, был покрыт синей скатертью, на нем тарелка с хлебом, рядом – эмалированная мисочка, прикрытая четвертушкой бумаги.

– Утаил, – сказал Иван Сергеевич, ткнув перстом в мисочку, – чтобы не под сукно, а по-домашнему.

– Свою обязанность знаешь? – строго спросил меня Некрасов.

Я спохватился и налил.

– Иван Сергеевич, – начал Некрасов. – Вы профессионал?

– В каком смысле? – спросил Иван Сергеевич не сразу. – В этом? – и он повертел в пальцах стопочку.

– В этом само собой, – засмеялся Некрасов. – А в писательском?

– Нет, – твердо буркнул Иван Сергеевич. – И никогда им не был.

Он выпил, снял бумажку с мисочки, подцепил грибок и отправил его в рот.

– А вы? – спросил он, жуя.

– Конечно, нет! – закричал Некрасов. – Разве не видно?

– И что вы, Виктор Платонович, разумеете под этим словом? – загудел Иван Сергеевич.

– Это каждый день утром вставать, писать и знать, что еще тебе осталось четыре с половиной печатных листа. Печатать на машинке по пять страниц в день, делить двадцать четыре на пять, потом умножать двадцать четыре на четыре с половиной, точно высчитывать, сколько осталось, и на другое утро снова садиться за машинку и гнать текст к двадцать восьмому числу, потому что «задумка» этой «повестушки» была обещана к первому и в журнал, и в издательство… Да на хрен все это нужно!..