Книга Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Только то, что не нужно жарить на углях, — говорит Дик.
Наш разговор вам не интересен? Какая жалость! Ничего, так лучше — будем вести легкий, банальный, предсказуемый разговор и, может быть, нам удастся целыми добраться до конца обеда.
Затем Джулиан заказывает вино, и я, по глупости, сообщаю, что только что потратил кучу денег на молодое бургундское 1990 года. Считается, что это один из лучших урожаев за многие годы, и я рассчитываю, что он сообщит что-нибудь интересное на эту тему — скажем, пробовал ли он его, не считает ли переоцененным и т. д.
— Это ты хорошо сделал, — все, что он произносит.
— Да, я надеюсь. Ящик Шамболь-Мусиньи и ящик — ну, пол-ящика, оно очень дорогое — Ришбура, и я не дождусь, когда смогу его попробовать, потому что говорят, что оно действительно хорошее.
Он не отвечает.
— Ты, наверно, уже не раз его пробовал, — говорю я.
— Это его личное дело, — язвительно говорит Питер.
— Не раз, — говорит Джулиан.
— Отлично. Тогда скажи, пожалуйста, я правильно сделал, что купил пол-ящика? Я не буду разочарован?
— Полагаю, что не будешь, — говорит Джулиан.
— Если хочешь, я могу дать тебе номер негоцианта.
— Спасибо, но я надеюсь обойтись без него, — говорит Джулиан.
Я продолжаю тараторить, больше для того, чтобы заполнить паузы, когда он не отвечает:
— Значит, ты не увлекаешься молодыми винами? Возможно, ты прав. Одному Богу известно, сколько они будут брать за Ришбур тысяча девятьсот девяностого года через десять лет. Вот я и подумал, что это шанс купить его, пока оно еще доступно по цене. Как ты считаешь?
Джулиан Трент надменно разглядывает меня.
— Я не думаю о таких вещах, — говорит он. — Я нахожу гораздо более удобным иметь достаточно денег, чтобы покупать вина самых лучших урожаев по тем ценам, которые угодно назначить моему поставщику вин.
Я открываю рот, чтобы возразить. Понимаю, что возразить нечего. Эта тема разговора умерла. Потом я спрашиваю себя, действительно ли только что произнесенное Джулианом было таким надменным или мне это показалось. И понимаю, что не показалось. Это не тот вежливый, скромный, обаятельный человек, которого вы привыкли видеть у Вогана или Джонатана Росса.
Когда Джулиан отталкивает свою почти нетронутую тарелку, заявляет, что не чувствует себя голодным, и просит официанта принести счет, «только за нас двоих, остальные, я полагаю, еще не уходят», я решаю, что нужно сказать какие-то слова.
— Все это было как-то странно.
— Странно? Что ты имеешь в виду? — спрашивает Питер.
— Весь этот вечер, в целом. По-моему, было несколько неестественно.
— Я ничего такого не заметил. А ты, Джулиан? — говорит Питер.
— По-моему, мы прекрасно провели время, — говорит Джулиан.
— Да. Только ты всем поведением показывал, как тебе было неприятно здесь.
— Интересно, а кто в этом виноват? — говорит Питер.
— Вот этого я и не могу понять. Чем мы тебя оскорбили?
Питер выражает нетерпение и вращает глазами.
— Ну так чем? Выкладывай.
— Ты слишком многого хочешь от Джулиана. Он не может все время быть в ударе. Иногда ему нужно расслабиться, — говорит Питер.
— Кто ему мешал? Ему вовсе не обязательно было приходить и обедать с нами, — говорю я.
— Это я и хочу сказать. Джулиан мог провести этот вечер с любым, с кем бы захотел. С любым. Ты думаешь, в Лондоне не найдется людей, которые захотели бы пообедать с Джулианом Трентом? Чем ты лучше других? — говорит Питер.
— Ничем. Абсолютно ничем. Его здесь даже не ждали. Его не приглашали.
— Пошли, Джулиан. Хватит с нас, — говорит Питер.
— Мы идем? — спрашивает Джулиан.
— Да, идем, — говорит Питер. — И спасибо всем за ваше очаровательное общество.
После их ухода Кейт, Дик и я смотрим друг на друга в изумлении.
— Какого черта он себя так вел? — спрашиваю я Кейт.
— Не знаю, — говорит она, — это так непохоже на него.
— Я это не скоро забуду. Просто уверен. Боюсь, что это самый скверный обед в моей жизни, — говорит Дик.
— Извини, Дик. Не самое приятное знакомство для тебя.
— Не думаю, чтобы мне хотелось повторить его еще раз, — говорит Дик.
— Я прошу прощения. Я приношу извинения от его имени. Я уверена, что он не… Я хочу сказать… — Кейт качает головой. — И что с ним могло стрястись?
Через несколько дней она сообщает мне, что нашла какое-то объяснение. Очевидно, Джулиан и Питер были под экстази.
— Конечно, это не извиняет его, но…
— Ерунда, этого не могло быть. После экстази становятся милыми и любезными.
— Прости. Я действительно очень-очень сожалею. Ты же знаешь это, — говорит Кейт.
— Да, но извиняться-то следовало не тебе, — говорю я.
— Боюсь, что Джулиан в этом отношении очень упрям. Никогда не извиняется, никогда ничего не объясняет.
И это правда.
Я оглядываюсь через плечо, чтобы убедится, что председатель, генеральный секретарь и пресс-атташе ушли. Потом я шепчу, достаточно громко, чтобы было слышно на другом конце огромного стола для конференций:
— Это только мое личное ощущение? Или это была на редкость пустая и скучная трата времени, и у материала об этом столько же шансов попасть в завтрашние газеты, как у фотографии крупным планом левого яичка кого-нибудь из нас?
Некоторые из коллег-журналистов, пишущих об искусстве, надувают губы, другие понимающе улыбаются, что может подразумевать: «На самом деле здесь скрыт великолепный материал, в чем ты убедишься завтра, когда прочтешь мою газету», но скорее просто говорит: «Это пресс-конференция Совета по искусству. Чего еще можно ждать от нее?»
Я замечаю, что Джо из «Гардиан» смотрит на меня сосредоточенным взглядом.
— Или левого соска, — добавляю я, чтобы не быть обвиненным в сексизме.
Затем я слышу, как сзади меня кто-то шуршит бумагами, откашливается. Оглянувшись, я обнаруживаю, в чем проблема. Это генеральный секретарь. Очевидно, он все время был в комнате.
— Но послушайте, — говорю я протестующе, — вы и сами не можете не согласиться со мной хоть самую…
Но он уже ушел.
Я поворачиваюсь к Молли, рядом с которой всегда стараюсь сесть на таких мероприятиях. Она дольше пишет об искусстве, чем я, поэтому будет справедливо, если она поможет мне выпутаться.
— О, господи! Ты думаешь, я его огорчил?