Книга Едва замаскированная автобиография - Джеймс Делингпоул

У моего первого в жизни косяка привкус сосисок: нежных, из сверхтонко помолотой бракованной свинины и говядины, того сорта стопроцентных копыт с яйцами, которые мамочки покупают в магазинах замороженных продуктов для угощения на детских праздниках. От таких тянет блевать.

Как сейчас. В раковину, в которую только что помочился Нортон. (Мерзкая привычка, которую я скоро усвою сам, поскольку в ближайшую уборную нужно спускаться на два лестничных пролета).

— На эту дурь можно положиться, — говорит он незадолго до того, как это происходит.

— Меня тошнит.

— Сделай еще затяжку, — говорит он, — почувствуешь себя лучше.

Я чувствую, что лучше не будет. Перед глазами у меня все катится, желудок в состоянии свободного падения, и остатками ума я репетирую трехсекундный бросок от кровати до манящей фаянсовой раковины. В очень замедленном темпе.

Но разве я могу сказать «нет»? В конце концов, это «исторический момент». В одном ряду с первой недозволенной выпивкой (паб «Dirty Duck», поездка со школой в Стратфорд в 1981-м), первым поцелуем (Уэнди, Крит, 1980-й), первой самостоятельной поездкой на автомобиле (Бромсгроув, 1982-й) и первым настоящим половым актом (?) (!!).

Понятно, что никто не хочет, чтобы его первый в жизни опыт с наркотиками оказался неудачным. Так же как не хочется, чтобы первый настоящий половой акт ознаменовался вопросом «он уже там?» и сокрушительным ударом «и это все?». Поэтому приходится упорно продолжать с этим дрянным, с привкусом сосисок, окурком. Затягиваешься еще глубже, улыбаешься тошнотворной улыбкой, напоминающей вступление кларнета в «Even In The Quietest Moments» группы Supertramp, которую ты неосмотрительно завел в качестве музыкального фона, и повторять себе: «Мне хорошо! Мне хорошо! Мне хорошо — нетнетнетясейчаскажется…»

— Ну как, лучше? — спрашивает Нортон.

Я хочу согласно кивнуть, но моя голова у меня между ног, и в любом случае это было бы ложью. Мне не стало лучше, я чувствую себя ужасно, но по-другому: смесь неприятных ощущений после рвоты (кисло в носу, режет в горле) и полного разочарования. Эта штука, решаю я, совсем не то, что они нам обещали.

Нортон воспринимает это как сигнал к тому, чтобы свернуть еще одну сигарету — «забраться повыше», как говорят у нас, опытных наркоманов.

Мне приходит в голову, что хорошего в этом жалком опыте только и есть: терминология, ритуал, ожидание.

Нортон укладывает, как полагается, папиросную бумагу Ризлас (один листок снизу, два сверху — старательно отмечаю я).

Нортон разворачивает фольгу, в которой оказывается красно-коричневая масса размером с горошину. (Здорово! Ты видишь? Ты видишь? Хороший товар!)

Нортон подпаливает массу — маслянистый дым, запах сарделек — и раскрашивает ее вдоль бумажного желобка.

Нортон пробегает языком вдоль всей своей сигареты, так что — нет, ну он просто артист! — табак аккуратно высыпается в форме сигареты.

— Сделаешь мне чинарик? — спрашивает он.

— Что сделать?

— Дай мне вон ту бумажку, — говорит он.

Он показывает на мое драгоценное приглашение на вечеринку с выпивкой для первокурсников в «Союзе», где я встречу своего Себастьяна, обращу на себя общее внимание и свяжу жизнь с самой прелестной и умной старшекурсницей, прежде чем поселиться в своем обширном сельском имении и написать Великий английский роман о своей молодости, проведенной с самыми яркими молодыми дарованиями со времен Брайана Хауарда и Ивлина Во.

Нортон берет белую карточку. С испугом и восторгом одновременно я слежу за тем, как он отрывает от нее уголок и сворачивает в трубочку.

Теперь дело за малым. Всего несколько операций — нет, это толково! понятия не имел, что в зажигалках Clipper есть трамбовка для табака! — и мы приехали. Через мгновение я поймаю действительный, настоящий, высокий кайф!

И вдруг ты его ловишь. И не испытываешь удовольствия. И понимаешь, что предварительные ласки — единственно стоящее в этой процедуре с наркотиками. Все остальное — сплошное разочарование.

Если только нет еще какого-нибудь важного внешнего аспекта, о котором ты пока не знаешь. На всякий случай нужно затянуться этим вторым косяком — обращаю внимание на крутую терминологию.

И действительно, тошнота немного проходит. Теперь я просто чувствую…

Я чувству…

Хм.

— Слушай, правда чертовски хорошая музыка на этом альбоме? — спрашиваю я.

— Мм, — говорит Нортон.

— Нет, в самом деле. Просто фантастическая. Нет, до «Crime of the Century», конечно, не дотягивает, но все же. Я могу сыграть на рояле этот кусочек, «Fool’s Overture».

— Круто.

— Ты просто поддакиваешь мне.

— Меня несет вверх.

— Хиппи, — говорю я.

— Rich. От фанатов Supertramp, — говорит он.

— Supertramp — это не хиппи, по-моему.

— Это не Joy Division.

— Но ты ведь не любитель Joy Division? Тот тип в школе — помнишь, на год старше нас и с лягушачьей кожей? — любил Joy Division. Ты что, хочешь стать таким, как он?

— Чушь. Он был круче, чем мы могли понять.

— Ладно. Какую музыку тебе завести?

— Supertramp будет нормально, — говорит он.

— Jethro Tull? Focus? Bowie?

— A Smiths у тебя есть?

— Пока нет.

Нортон смеется.

— В чем дело? — спрашиваю я.

— Типичный для тебя ответ.

— Что ты имеешь в виду?

— Круто, Джош, круто. Ты становишься параноиком.

— Я не становлюсь параноиком.

Нет, он прав. Моя коллекция музыки — дрянь. Наркоту я не переношу физически. А теперь мой лучший друг указывает на какой-то ужасный недостаток характера, о котором мне ничего не известно.

— Я ничего плохого не имел в виду, — говорит Нортон. — Просто ты хочешь иметь все.

— Ну да. Что в этом плохого?

— В этом ничего плохого. Я просто заметил. Это как твои ботинки…

Я смотрю на свои ботинки. Мои толстые коричневые башмаки «Алан Макафи», купленные перед поступлением, потому что я прочел в «Справочнике слоун-рейнджера», что молодому и элегантному оксфордскому старшекурснику они требуются по этикету. Ботинки, которые под действием паранойи, вызванной марихуаной, и насмешливого взгляда Нортона начинают казаться мне очень похожими на те, которые демонстрировал герой «Мистера Глупца» Роджера Харгривза.