Книга Уроки милосердия - Джоди Пиколт

У меня волосы зашевелились на затылке. Он с трудом выносит перекличку?

Его взгляд остановился на мне. Я, склонив голову, прилежно печатала.

— Ну-с, а это что такое?

— Райнер, мне нужна секретарша. Я говорил тебе об этом еще месяц назад. С каждым днем количество бумаг, которые нужно разобрать, неуклонно растет.

— Я обещал тебе решить этот вопрос.

— Слишком долго решаешь. Можешь написать на меня рапорт, если хочешь. — Он пожал плечами. — Я взял дело в свои руки.

Начальник лагеря обошел вокруг стола.

— И взял на работу одну из моих работниц?

— Одну из своих работниц, — поправил гауптшарфюрер.

— Без моего разрешения.

— Ради бога, Райнер… Найдешь другую. Эта, как оказалось, свободно владеет немецким.

— Wirklich? — удивился он. («Серьезно?»)

Он обращался ко мне, но поскольку я сидела к ним спиной, то не знала, ожидает ли он ответа. Внезапно я получила чем-то по затылку, упала со стула на колени и сжалась.

— Отвечай, когда к тебе обращаются! — Надо мной с поднятой рукой стоял лагерфюрер.

Гауптшарфюрер перехватил руку, пока тот не нанес очередной удар.

— Я бы попросил, чтобы ты предоставил мне право наказывать моих работников.

Глаза лагерфюрера заблестели.

— Ты сейчас обращаешься к старшему по должности, Франц?

— Нет, — ответил гауптшарфюрер. — Я обращаюсь к брату.

Напряжение тут же спало, словно его ветром сдуло.

— Значит, надумал завести себе игрушку? — засмеялся начальник лагеря. — Ты не первый, кто на это решился, хотя мне непонятен твой выбор, когда вокруг полно готовых на все настоящих немецких красавиц.

Я робко присела на стул и провела языком по зубам, чтобы удостовериться, что ни один не выбит. Неужели этого гауптшарфюрер добивается? Неужели меня привели сюда, чтобы я стала его подстилкой?

Такого наказания я никак не ожидала.

До этого я не слышала, чтобы офицеры насиловали узниц. И не потому, что они такие джентльмены, — подобные отношения были против правил, а эти люди четко следовали правилам. К тому же мы еврейки, а потому сексуально совершенно не привлекательны. Лечь с одной из нас в постель — все равно что лечь с бревном.

— Давай обсудим это в столовой, — предложил гауптшарфюрер.

Остатки кекса лежали на столе.

Проходя мимо, герр Диббук приказал:

— Убери со стола, пока меня не будет.

Я кивнула и отвернулась. Я чувствовала, как начальник лагеря взглядом шарит по моему лицу, по костлявому телу под робой.

— Запомни, Франц, — предупредил он, — бродячие собаки кусаются.

На этот раз гауптшарфюрер не оставил надзирателя присматривать за мной, просто запер меня в кабинете. От такого доверия мне стало не по себе. Интерес, проявленный к моей истории… Известие о том, что я его новая секретарша и могу весь день сидеть в тепле сейчас, когда зима не за горами… Да, такую работу, как ни крути, тяжелой не назовешь. Почему он так добр ко мне, если собирается изнасиловать?

Эта мысль камнем ударила мне в голову.

Этому не бывать! Я перережу себе горло ножом для бумаги, но не допущу никаких отношений с эсэсовцем.

Я мысленно поблагодарила Арона, ставшего моим первым мужчиной. Этому немцу не достанется такая честь.

Я подошла к его столу. Как давно я не пробовала кекс! Иногда отец пек их из муки грубого помола и мельчайшего белого сахара. Этот был из темной муки, со смородиной.

Я прижала пальцы к вощеной бумаге, собрала все крошечки. Половину сложила в оторванный уголок бумажки и спрятала за пояс робы — поделюсь с Дарой. Потом облизала пальцы. И от вкуса едва не упала. Допила последние глотки кофе. Аккуратно опустила бумажку в корзину для мусора и насухо вытерла чашку.

И тут же запаниковала. А если это не жест доверия, а очередная проверка? А если он вернется, решит проверить мусор и заметит, что я украла его еду? Я мысленно проиграла развитие событий. Входят оба, и начальник лагеря говорит: «Я же предупреждал тебя, Франц!» А гауптшарфюрер пожмет плечами и отдаст меня брату — чтобы наконец меня настигло наказание, которого я жду с самого утра. Если кража фотографий погибших — это плохо, то кража еды, которая принадлежит немецкому офицеру, — намного хуже.

Когда гауптшарфюрер отпер дверь кабинета и вошел — один! — я так разнервничалась, что зубы стучали. Он бросил на меня сердитый взгляд.

— Замерзла? — От него пахло пивом.

В мусорную корзину он заглядывать не стал. Огляделся, присел на угол стола и взял стопку фотографий.

— Это я должен конфисковать. Ты меня понимаешь?

— Да, — прошептала я.

Я не сразу поняла, что он мне протягивает. Маленький блокнот в кожаной обложке и авторучка!

— Взамен бери это.

Я нерешительно взяла подарки. Ручка была тяжелая. Я держалась изо всех сил, чтобы не поднести блокнот к носу, не вдохнуть запах бумаги и кожи.

— Такой обмен тебя устроит? — сухо поинтересовался он.

Как будто у меня был выбор!

Готова ли я продать свое тело, чтобы получить пищу для ума? Потому что именно такой договор он предлагал — или, по крайней мере, на это намекал его брат. За эту цену я смогу писать все, что захочу. И получу работу, за которую любая готова была бы убить.

Когда я промолчала, он вздохнул и встал.

— Идем! — велел он.

Я опять задрожала, настал мой черед расплачиваться. Я скрестила руки на груди и прижала к себе блокнот, гадая, куда же он меня поведет. Наверное, туда, где живут офицеры.

Я смогу. Мысленно я улечу куда-нибудь далеко. Закрою глаза и буду думать об Ане и Александре, о мире, которым могу управлять. Так же, как моя история успокоила Дару, как она утешила остальных в бараке, я воспользуюсь ею, чтобы отключиться.

Я стиснула зубы, когда мы вышли на улицу. И хотя дождь прекратился, повсюду стояли огромные лужи. Гауптшарфюрер в тяжелых сапогах шагал прямо по ним, я пыталась не отставать. Но вместо того, чтобы повернуть в другой конец лагеря, где жили офицеры, он повел меня ко входу в барак. Женщины, которые уже вернулись с работы, ждали переклички.

Гауптшарфюрер вызвал старосту блока, которая тут же начала заискивающе улыбаться.

— Эта заключенная теперь будет работать у меня, — сообщил он. — Блокнот, который она держит, и ручка принадлежат мне. Если они пропадут, вы лично будете отвечать передо мной и начальником лагеря. Ясно?

Зверюга молча кивнула. За ее спиной повисло звенящее молчание — любопытство, которое снедало остальных, стало осязаемым. Гауптшарфюрер повернулся ко мне: