Книга Зима в раю - Елена Арсеньева

А вот стоило ему подумать о том, что Поляков на самом делеможет и знать о тождестве двух псевдонимов Юрского, тут становилосьстрашновато. Выходило, что Поляков не просто выполняет некий чудовищный план, который,по слухам, существовал в НКВД по отлову «врагов народа» (ну, есть планысельскохозяйственные, есть промышленные, а есть и расстрельные, почему бы им небыть, в самом-то деле?!), а сознательно вводит в заблуждение то ведомство,которому с очевидной преданностью служит. И Русанов для него – не более чембезвольное орудие. Скажем, если с показаниями Александра когда-нибудьпознакомится Верин, он непременно зацепится за эту небольшую, но оченьмногозначительную нелепость. И наверняка опровергнет ее.

«Ну и что? – словно бы сказал в ту минуту Русанову кто-тоуставший, прочно поселившийся в его мозгу: уставший от нелепости происходящего,от прочно угнездившегося в сознании страха, от безумия жизни вообще. – А тебене все ли равно, что будет потом? И разве не все средства хороши, чтобыприкончить Мурзика?»

Наверное, все…

Поэтому он забыл про товарища Павла и про Туманского inpersona uno[26] и продолжил писать свой диктант. Итак…

Накануне Октябрьской революции, скрываясь от полиции, Мурзинпостепенно начал понимать, на чьей стороне будет победа, и все тщательнеймаскировал свои связи с эсерами. Ему удалось втереться в доверие к товарищуФедорову, первому председателю Энского губкома, и с тех пор он руками и зубамидержался за мало-мальски значимые посты, которые удавалось получить преждевсего – в ЧК. Чтобы окончательно сгладить воспоминания о своем преступномпрошлом, Мурзин сменил имя, отчество и фамилию, и, учитывая ту неразбериху,которая царила в Энске, постоянно готовом к эвакуации (белые сжимали вокругнего кольцо, в любую минуту город могла постигнуть участь Самары и Казани),память об эсеровском боевике и уголовнике Мурзике, казалось, окончательноканула в Лету, тем паче что его, то ли по старой памяти, то ли по каким-тодругим причинам, весьма поддерживал Юрский, находившийся на высоких постах вСовнаркоме. Однако Верин (Мурзин) постоянно поддерживал связь со своимипрежними сообщниками, что вполне доказывается теми событиями, которыесопутствовали отправке из Энска эшелонов с так называемым «царским золотом».

Русанов вспомнил, что слухи, мотавшиеся осеньюдевятнадцатого года по городу, словно ворох осенних листьев, слухи о золоте,глушились очень тщательно. Однако они были, были! На городском партактиве,понятное дело, тема не обсуждалась, и Русанов (в ту пору – редактор главнойгубернской партийной газеты, лицо в Энске отнюдь не последнее) узнал оботправке двух «золотых эшелонов» совершенно случайно и задним числом, а вернее,не то чтобы узнал, а просто связал концы с концами: сначала поговаривали околонне каких-то грузовиков, в течение двух ночей перевозивших некийсверхсекретный груз из Народного банка на Московский вокзал, об оцепленномвокзале, с которого ушли два строго охраняемых поезда. Не обошел он, журналист,вниманием и неприметную заметочку в «Известиях»: «Первая партия золота,подлежащего выплате Германии согласно русско-германскому добавочномусоглашению, прибыла в Оршу и принята уполномоченными германского императорскогобанка…» О том, что в восемнадцатом, когда к Москве и Петрограду совсем ужплотно подступили белые, бо́льшая часть конфискованного «царского золота»была переправлена в Энск («карман России»!), знали многие. Теперь, значит,карман сей начали опустошать…

Потом об отправке золота сказала Русанову жена, которой проболталсяпо пьяной лавочке все тот же Мурзик. Он по-прежнему видел в Любе Русановойтолько Милку-Любку, сестру Верки-монашки, и просто не мог, да и не хотелотноситься к ней, как к человеку постороннему, с недоверием. Бывший пьяница, онсо временем стал куда осторожнее, понимая, что его товарищи по службе новойвласти не в пример опасней прежней уголовной братвы (так натасканные напостоянную травлю человека служебные собаки могут быть куда опаснее волка,которого к нападению ведет только голод), держался с сослуживцами замкнуто, сними почти не пил, и если позволял себе, что называется, «размякнуть душой», толишь в присутствии Милки-Любки.

Впрочем, если честно, Шурка, который в ту пору еще не привыкк тому, что его называют Александром Константиновичем или товарищем Русановым,мало интересовался «государственными тайнами», о которых болтал пьяный Мурзик.Русанов-то служил новой власти отнюдь не за совесть, а только за страх, онбезумно боялся за свою семью, да и за свою жизнь он боялся тоже, где уж там что-товыведывать, надо было просто выживать…

Итак, Мурзик (уже Верин) находился в числе тех лиц, которыеобеспечивали сохранность при отправке золота. И Русанов до нынешнего дня былубежден, что проболтался он о своем участии в операции только раз: Милке-Любке.Однако Поляков обладал куда более полной информацией: оказывается, эсерыпостоянно следили не только за ходом переговоров большевиков и правительстваГермании, но и пытались срывать выполнение Россией обязательств по выплатеконтрибуций. И благодаря своему агенту в Энской ЧК (Верину) они знали обо всехдеталях отправки золота. Увы, прибывший в то время в Энск Всеволод Юрский нескрывал от своего бывшего соратника ровно ничего, потому что не знал егоистинного политического лица. Товарищ Юрский проявил в данном случае самуюнастоящую политическую близорукость, которая могла дорого обойтись и партии, ивсей стране! Осведомленные Вериным обо всех деталях отправки, охраны и составаэшелонов, эсеры заложили близ Москвы динамит под железнодорожные пути, по которымдолжен был пройти первый «золотой эшелон». Наготове был даже грузовик, чтобыпосле крушения эсеровские боевики могли вывезти часть золота. Не удаласьдиверсия только благодаря нелепости: грузовик, на котором к месту будущеговзрыва добиралась группа, потерял управление и врезался в дерево. Покаприводили машину в порядок, прошло довольно много времени, момент был упущен,эшелон проследовал в Москву. Попытка вывезти динамит обратно не удалась:обходчики обнаружили его. Некоторые участники акции были выслежены иарестованы, впоследствии, в 1922 году, они давали показания на процессе 22эсеровских вождей в Москве, однако роль Верина в этой истории так и осталась втайне.

– Но процесс эсеровских вождей еще впереди, – диктовалПоляков. – Пока же на дворе осень девятнадцатого года. Узнав о неудаче совзрывом, Верин на время затаился и никаких враждебных выпадов не предпринимал.Однако хватило его ненадолго. 14 октября Ленин подписал постановление комиссии«Малого» Совнаркома по использованию денежных бумажных ресурсов страны. Задачаперед комиссией ставилась грандиозная: в срочном порядке ликвидировать всеаннулированные Совнаркомом процентные бумаги прежних правительств. Попростуговоря, сжечь «царские деньги»…