Книга Смерть эксперта-свидетеля - Филлис Дороти Джеймс

Мэссингем прошел через весь дом прямо в гостиную и, положив Уильяма на диван, сказал:

– Можно и вызвать, но я уверен, что он в порядке. Вы только его послушайте!

Уильям, словно поняв, о чем говорят, немедленно прекратил рев, приподнялся на диване и сел. Тут у него начался приступ икоты, сотрясавшей все его тело, но, видимо, нисколько этим не обеспокоенный, он взирал на собравшихся с большим интересом, а потом устремил пристальный, оценивающий взгляд на босую левую ногу. Подняв глаза на Дэлглиша, он строго спросил:

– Где Уиллама мячик?

– Полагаю, лежит у обочины, – сказал Мэссингем. – Я его принесу. А вам надо что-то предпринять, чтобы починить ворота у въезда.

В холле послышались шаги, и в дверях, неловко покачиваясь, встала мисс Уиллард, Элеанор сидела на диване рядом с братом. Теперь она поднялась на ноги и встала перед сконфуженной женщиной. Молчаливое презрение ее было столь очевидным, что мисс Уиллард покраснела. Она оглядела собравшихся и произнесла, как бы оправдываясь:

– Какая милая компания. Недаром мне послышались голоса.

И тут девочка заговорила. Тон ее, по мнению Мэссингема, был жесток и надменен; она говорила, словно матрона викторианских времен, увольняющая кухонную прислугу. Сцена могла бы показаться комичной, если бы не была так страшна.

– Вы можете упаковывать чемоданы и убираться. Вы уволены. Я попросила вас всего лишь присмотреть за Уильямом, пока вымою голову. Вы даже этого не смогли сделать. Он мог погибнуть. Вы – ни на что не годная, страшная и глупая старуха. Вы пьянствуете, от вас воняет, и все тут вас терпеть не могут. Вы нам больше не нужны. Так что убирайтесь. Соберите свои гадкие грязные пожитки и уходите. Я сама могу позаботиться о папочке и Уилли. Папе никто не нужен, кроме меня.

Глупая слащавая улыбка исчезла с лица мисс Уиллард. Красные полосы загорелись у нее на щеках и на лбу, как будто ее хлестали не словами, а хлыстом. Потом вдруг она резко побледнела и затряслась, словно в лихорадке. Дотянувшись до спинки стула, она оперлась на нее и произнесла высоким, искаженным от боли голосом:

– Вы! Вы думаете, он в вас очень нуждается? Может, я и немолода и мои лучшие годы ушли, но я по крайней мере не полупсих. А если я, по-вашему, страшная, так лучше на себя взгляните! Да он вас терпит только из-за Уильяма. Можете отсюда катиться хоть завтра, он и не заметит. Только рад будет. Он Уильяма любит, а не вас. Я видела, какое у него лицо бывает, и слышала, как он разговаривает, так что мне ли не знать. Он собирается вас к матери отпустить. А вы и не знали, да? И еще есть кое-что, чего вы не знаете. Как выдумаете, чем это ваш драгоценный папочка занимается, когда вас снотворным усыпит? Потихоньку в часовню бегает, чтоб с ней там любовью заниматься.

Элеанор повернула голову и посмотрела на Доменику Шофилд. Потом обернулась к Дэлглишу и потребовала: – Она лжет? Скажите мне, что она лжет! Это все неправда.

Наступила тишина. Она не могла быть долгой, всего пару секунд, пока Дэлглиш мысленно выстраивал осторожный ответ. И тут Мэссингем, будто ему не терпелось опередить шефа, не глядя на него, четко выговорил:

– Нет. Это правда.

Нелл отвела глаза от Дэлглиша и взглянула на Доменику Шофилд. Потом покачнулась, словно теряя сознание. Дэлглиш шагнул к ней, но она попятилась. И сказала тусклым, полным отупелого спокойствия голосом:

– Я думала, он из-за меня это сделал. Я не стала пить какао, которое он мне дал. И не спала, когда он вернулся. Я вышла в сад и смотрела, как он белый халат на костре сжигает. И я знала, что там кровь. Я думала, он пошел к доктору Лорримеру из-за того, что тот плохо обошелся с Уильямом и со мной. Я думала, он из-за меня это сделал, потому что любит меня.

Она вдруг издала громкий отчаянный вопль: так кричит в мучениях зверь. И в то же время в ее голосе было столько человеческого взрослого страдания, что у Дэлглиша кровь застыла в жилах.

– Папа! Папочка! Нет!

Она поднесла руки к горлу и, вытянув из-под свитера плетеный ремешок, принялась рвать его и перекручивать, как зверек, пытающийся освободиться из силков. В конце концов узел на ремешке лопнул. И на темный ковер посыпались и раскатились шесть начищенных медных пуговиц с гербами, сверкая, словно драгоценные камни.

Мэссингем наклонился и аккуратно подобрал пуговицы с пола, уложив их в свой носовой платок. Все молчали. Уильям продвинулся по дивану, слез и, подковыляв к сестре, обхватил ручонками ее ногу. Губы у него дрожали. Доменика Шофилд произнесла, обращаясь к Дэлглишу:

– Господи, ну и грязное же у вас ремесло!

Дэлглиш не обратил на нее внимания. Мэссингему он сказал:

– Присмотрите за детьми. Я позвоню, чтобы прислали женщину-полицейского, и надо, пожалуй, пригласить миссис Суоффилд. Никто больше в голову не приходит. Не отходите от нее, пока они обе не приедут. А я позабочусь об остальном.

Мэссингем повернулся к Доменике Шофилд.

– Это не ремесло, – сказал он. – Просто работа. А вы что, хотите сказать, что ее не надо делать?

Он подошел к девочке. Ее била крупная дрожь. Дэлглиш думал, что она отстранится от Мэссингема. Но она стояла совершенно неподвижно. Всего тремя словами он разрушил ее мир. Но к кому еще могла она обратиться за помощью? Мэссингем снял шерстяную куртку и закутал девочку, стараясь не прикасаться к ней. Сказал мягко:

– Пойдемте со мной. Покажете мне, где можно чай приготовить. А после полежите немножко, а мы с Уильямом побудем с вами. Я Уильяму книжку почитаю.

Она пошла с ним, покорно, будто арестант с тюремщиком, не поднимая на него глаз, полы длинной куртки волочились по полу. Мэссингем вел Уильяма за руку. Видеть Мэссингема Дэлглишу больше не хотелось. Но он, разумеется, увидит его, и не раз, а со временем перестанет испытывать неприязнь, а то и забудет о происшедшем. Он не хотел больше с ним работать, но понимал, что никуда не денется. Он был не из тех, кто станет портить подчиненному карьеру из-за того, что тот оскорбил чувства, на которые он, Дэлглиш, и права-то не имеет. То, что сейчас совершил Мэссингем, казалось Дэлглишу непростительным. Но жизнь научила его, что непростительное обычно легче всего прощается. Можно было честно делать полицейскую работу; фактически иначе и нельзя было делать ее без риска. Но невозможно было делать эту работу, не причиняя боли.

Мисс Уиллард почти ощупью добралась до дивана. Она бормотала, будто пытаясь оправдаться перед самой собой:

– Я не хотела. Это она заставила меня сказать. Я не хотела. Я не хотела ему плохого.

Доменика Шофилд уже собиралась уходить.

– Ну, еще бы, – сказала она. – Кто же этого хочет. – И Дэлглишу: – Если я вам понадоблюсь, вы знаете, где меня найти.

– Нам нужны будут ваши письменные показания.

– Разумеется. Разве бывает так, чтобы они не были вам нужны? Тоска и одиночество, страх и отчаяние, вся человеческая неразбериха, на аккуратно подшитых полутора страничках канцелярской бумаги.