Книга Что осталось от меня — твое - Стефани Скотт

он обошелся с моей мамой, и даже не из-за ее смерти. Причиной стал длинный перечень его преступлений, который составил Каитаро Накамура. Отец Сато получил бумаги по почте — пухлый конверт, завернутый в коричневую бумагу и туго перевязанный бечевкой.

В отчете были подробно описаны деловые аферы Сато, бездарная растрата денег, которые он получил от Ёси Сарашимы, долги, увольнение из фирмы, любовные похождения, включая поездки в Нагою, а также то, каким образом он пытался добиться развода и как обращался с бывшей женой. Я спросила дедушку, когда Каитаро Накамура успел отправить этот пакет. В полумраке комнаты, где мы с ним сидели за нашим столом, я увидела, как губы Ёси дрогнули в усталой улыбке.

— Это я отправил, — сказал он.

Дедушка знал, что мой отец больше никогда не появится в нашей жизни. И он не ошибся. Последнее сообщение, которое я получила от Сато, — открытка ко дню рождения, отправленная вскоре после развода с мамой, когда та была еще жива. Я сидела на полу гостиной у нас в Мэгуро, открывая пришедшие на мое имя конверты с поздравлениями, среди которых оказалось и послание от отца. К открытке он приложил фотографию, где был изображен со своей новой женой; Пара стояла возле многоэтажного жилого дома на узкой полоске травы. Должно быть, я долго разглядывала снимок, потому что дедушка вышел из кабинета и спросил:

— Пересчитываешь письма от поклонников?

И осекся, увидев, что именно я держу в руке. Он опустился на пол рядом со мной.

— Кто это? — спросила я.

— Подруга твоего отца.

— Какая уродливая.

Она не была уродливой, просто совсем не похожа на мою маму. Широкое скуластое лицо с оплывшими щеками — лицо женщины, молодость которой осталась позади. В уголках ее глаз и у рта собрались морщинки, на губах застыла натянутая улыбка. Отец стоял рядом, обнимая жену за плечи. На лице у него застыло такое же натянутое выражение. Глядя на снимок, невозможно было понять, счастливы ли эти люди.

Помню, я повернулась к дедушке и уткнулась носом ему в плечо. Он поднялся на ноги, увлекая меня за собой. Затем наклонился и собрал рассыпанные на полу открытки. В тот момент у нас зародилась традиция, которая осталась со мной и во взрослой жизни: дедушка разложил открытки на журнальном столике, одну за другой, так что они заняли всю поверхность.

— Посмотри, — сказал дедушка, — сколько людей помнят о тебе и скольким ты дорога.

Мы убрали фотографию отца в один из семейных альбомов. Через несколько дней после возвращения из Тибы я снова достала ее. Эти двое на снимке по-прежнему стояли на узкой полоске травы — фигуры, застывшие во времени. Теперь я так много узнала об отце и о его роли в судьбе моей матери, что, глядя на фотографию, понимала: я не стану разыскивать его. Никогда.

* * *

Возможно, знание о печальной участи моего отца в какой-то степени помогло дедушке преодолеть собственное горе. И хотя он глубоко скорбел по моей маме, мысль, что виновные понесли заслуженное наказание, помогла дедушке справиться с гневом и посмотреть в будущее. Погрузившись в кокон молчания о случившемся, Еси заново отстроил свой разоренный мир. Все, что было утрачено, он воссоздал и вложил в меня.

Я знаю, мне повезло. Мое детство было спокойным и безопасным. Всю жизнь дедушка поддерживал и направлял меня. Однако он ошибался, полагая, что может контролировать остальной мир и что остальной мир истолкует его правила как непреложный закон. Закон сам по себе не спасает и не защищает, более того, зачастую он не соответствует реалиям современной жизни. Гораздо важнее понимание — себя и других. То, чему я научилась у мамы, и те вещи, которые узнала о ней, изменили мою жизнь.

Дедушка так и не понял, что произошло. Он сидел у себя в кабинете и смотрел на наш дом так, словно в его отсутствие тот предал его. Больше не было вечеров, которые мы проводили вместе, работая бок о бок за одним столом, и по утрам он больше не готовил для меня вырезки из газет. Я не только отвергла его взгляд на события прошлого, но изменила его настоящее и будущее. И этого Ёси не мог мне простить.

По мере приближения лета приближалась и дата освобождения Каитаро. Каждое утро я спускалась вниз и первым делом проверяла почту — не пришли ли обещанные письма и фотографии. Я уже начала сомневаться, не передумал ли он отдавать их мне. А вдруг Каитаро по неосторожности раскритиковал тюремное начальство и цензура не пропустила его записки? И все это время контракт с «Номуро и Хигасино» лежал у меня на рабочем столе. Я так и не подписала его. И с каждым днем моя неуверенность насчет того, чем я хочу заниматься, только росла. В конце концов я решила навестить маму.

Бежавшая мне навстречу дорога уходила вверх вместе с поднимающимися склонами холмов. За каждым новым поворотом открывался очередной кусочек жизни нашего квартала: храм, парк с играющими детьми, парикмахерская, чайная, похоронное бюро — здесь усопших подготовят, чтобы они могли достойно перейти в мир иной.

Белые приземистые домишки плотно сидели вдоль дороги. В палисадниках виднелись миниатюрные топиарии[114], небольшие деревца хурмы в горшках и заросли натсумикана[115], а между домами, словно опутывая их, тянулись бесконечные линии телефонных проводов. На проводах примостились вороны, выжидая, не выбросит ли кто свежий мусор, не появится ли на улице маленький ребенок с лакомством, которое можно отнять.

Я остановилась возле цветочной лавки, где было полно традиционных хризантем — букеты стояли в голубых ведрах с водой, — но выбрала гортензии, потому что эти цветы росли на холмах Симоды.

Дорога петляла вверх, а затем спускалась и упиралась в крутой склон, на котором была устроена целая вереница лестниц, расположенных под таким углом, что даже местные ходили по ним с опаской. У основания лестницы находилась детская пленял, ка, куда мама часто приводила меня. Качели и карусели были намного разнообразнее и красочнее тех, на которых мне доводилось кататься в детстве. В центре площадки разместилась большая песочница, а рядом — покачивающаяся на пружине пластмассовая фигура панды. Однако на площадке не было ни души. В Симоде не найти оживленных улиц, широких автомагистралей, офисных центров и многоэтажных зданий. В отличие от шумного Мэгуро здесь царит тишина. Косые лучи солнца пронизывают кроны деревьев, а в конце переулка виден храм, в котором находится наша семейная усыпальница. Там и была похоронена моя мама.

Вступив