Книга Зайка - Мона Авад

А потом заношу топор. Они цепляются за него, визжат – стой, пожалуйста, остановись, мать твою!

Он улыбается. Доверься мне.

Я прицеливаюсь и бью. Топор к топору. Лезвие вонзается в нечто отвратительно мягкое. Раздается кошмарный хруст, от которого по всему моему телу прокатывается крупная дрожь.

Я слышу, как они заходятся в вопле. И открываю глаза. Парень, за которого они так яростно сражались еще минуту назад, исчез. И черное пальто, и человеческая кожа сменились рыжевато-коричневой шкурой. Длинные, тонкие ноги, копыта и острые рога, растущие из того, что прежде было человеческой головой. Большие и влажные, черные как смоль глаза. Это олень. Он пинает их красивыми, мощными ногами. Размахивает увенчанной рогами головой.

Какое великолепное зрелище – наблюдать за тем, как он лягается и упрямо машет своей изящной головой – нет, нет, нет и нет! Он разбрасывает их, как крольчат, пока они не валятся на мокрую траву в изорванных шелковых платьях, рыдая и поскуливая, как прежде их собственные мальчики-зайчики в подвале.

И только тогда олень успокаивается. Распрямляется во весь свой величественный рост. Он стоит именно там, где я увидела его прошлой зимой, посреди покрытой снегом лужайки у дома Герцогини. Точно вышел из сна. Смотрит прямо на меня знакомыми смоляными глазами. А затем неторопливо уходит в лес. Я провожаю его взглядом, пока он не исчезает среди туманной листвы, унося за собой свою длинную тень.

Я чувствую в своей руке что-то тяжелое. Опускаю взгляд на топор. И разжимаю пальцы.

38

Уверена, вы знаете, что выпускной в Уоррене – событие поистине легендарное. Это правда что-то. Очень зрелищное мероприятие. Шампанское рекой. Ледяные статуи, облака вздымающегося, дышащего тюля. Грибы белых шатров в густой, кипящей пышным цветом зелени. И под каждым таким тентом кучкуются облаченные в ученые балахоны отборные засранцы, которых вот-вот торжественно выпустят в большой мир – одну ухмыляющуюся скотину за другой.

Шелковатый по очереди вызывает нас на сцену. Зачитывает награды, которые мы получили. Пожимая нам правые руки и в то же время неловко пытаясь передать муляж диплома, который мы так же неловко пытаемся принять левой рукой. Когда он называет мое имя, я иду к сцене, пытаясь удержать этот факт в голове. Но когда он протягивает диплом, я начисто забываю про то, что это подделка, копия чисто для церемонии и пытаюсь забрать ее у Шелковатого. Тот держит мой диплом очень крепко и говорит сквозь стиснутые в улыбке зубы, Помнишь это твое позорное письмо? Я не помню. Думайте, что хотите.

Стоя на сцене, я машинально ищу взглядом Аву в толпе. Иногда я все еще ловлю себя на таких вот вещах – похоже, с этим ничего не поделаешь. Ни черного шелкового платья, ни сигареты, зажатой в красно-голубых губах. Ни разноцветных глаз, глядящих на меня сквозь вуаль. Я уже хочу сойти со сцены, но Шелковатый не пускает – крепко сжимает мою ладонь в своей и скалится на камеру. Так и хочется ему сказать – мужик, никто не снимает. Никто не будет фотографировать этот памятный для меня момент. И как бы ужасно мне ни хотелось дернуть его на себя за галстук и злобно прошипеть все это на ухо, я борюсь с искушением и просто иду обратно к своему жесткому белому стулу. Очень стараюсь не смотреть влево. Там, с другого края тента, сидят все они. В первом ряду, чтобы было удобнее идти к сцене, потому что каждая из них недавно получила травму. Они сидят ровной линией, стульчики отодвинуты один от другого, как и положено, ни один ни на дюйм не подвинут чуть ближе. На четверых у них три сломанных ноги, две сломанных руки, шесть треснувших ребер и две вывихнутые лодыжки. Герцогиня с ортопедическим воротником на шее. Они сказали всем, что это несчастный случай, настигший их в тот момент, когда они готовили перформанс на тему книжного искусства в конференц-зале. Вот беда! А мы, невинные бедняжки, готовили нечто прекрасное. И чуть не погибли! Вот чуть-чуть не погибли, ведь правда?

* * *

После церемонии я стою у одной из колон, окутаннойволнами тюля, и наблюдаю, как люди звонко чокаются и без конца поздравляют, поздравляют и поздравляют друг друга, сопровождая это благовоспитанными улыбками. Профессорско-преподавательский состав цепляет одни и те же улыбки всякий раз, когда лаборанты целятся в них камерами своих айфонов. В толпе плавают подносы с хитроумными сооружениями из закусок и фужерами шампанского – последние я не пропускаю, уж извините. Разглядываю, как все это купается в розовато-золотистом свете, который она ненавидела. Величавые деревья, которые она терпеть не могла. Слушаю чужие планы на лето, от которых она вечно закатывала глаза. Я почти чувствую тепло ее плеча, обтянутого черным шелком. Почти слышу, что она бормочет себе под нос. Мы можем уже, наконец, свалить отсюда? Ты же понимаешь, что я пришла сюда только ради тебя.

– Саманта, вот ты где.

Здесь, в белом тенте, в мягком вечернем свете его лицо выглядит упоительно нестрашным. Это просто человек. Он ненамного старше или выше меня. Ему так же неловко, как и мне. Его лицо выражает самые благие намерения, даже несмотря на угрожающе-косматую гриву волос. Он увидел, что я стою совсем одна. И просто захотел подойти, поздороваться и поздравить с выпуском.

– Не принимаешь участие в местных увеселениях? В групповых фото? – спрашивает он меня открытым, дружелюбным, почти знакомым голосом, вместе с которым ко мне вернулся золотистый свет и запах листвы той самой, первой осени.

Когда он был всем, чего я хотела и в чем нуждалась, – дружелюбным взглядом, человеком, с которым можно поговорить и который верил в меня.

Я чувствую, как мои глаза необъяснимым образом, словно сами по себе, глупо закатываются, поэтому поспешно утыкаюсь взглядом в туфли и влажную траву, в которой они утопают. А после смотрю ему в глаза. Если он и заметил, какие они красные и припухшие, все равно делает вид, что нет.

– Может, позже, – говорю я.

Он понимающе улыбается. Повисает неловкая пауза. Очень неловкая.

– К слову, я прочитал твою дипломную работу. Мне понравилось, – внезапно говорит он.

Выглядит это признание так, словно он осенил меня крестом или благословил.

– Правда?

– Да, очень. Она… – он запинается в поисках подходящего слова.

Еще в прошлом году я бы на задних лапках ждала от него этих слов, точно голодная собака. Вскинув голову, высунув язык в ожидании вкусняшки из прилагательных, которыми он или похвалит меня, или добьет. А это было вполне возможно. Но сегодня я просто жду.

– Она другая. Совсем не то, чего я ожидал. Учитывая то, с чем ты сюда поступила. Но так или иначе, мне понравилось.

– Спасибо.

– Я искренне верю, что твоя жизнь будет связана с писательством, Саманта. Я верю, что с его помощью ты сделаешь что-то великое. И всегда верил, – он снова улыбается.

И снова тишина. Я ничем ее не заполняю. Абсолютно ничем, и в итоге мы отворачиваемся и позволяем другим компаниям и беседам растащить нас в разные стороны. Вот только в моем случае меня не столько утащили, сколько мягко увели. Рука в шелковой перчатке. Урсула в переливчатом весеннем наряде, довольная собой и трезвая как стеклышко. Она подводит меня к компании сломленных, разбитых девушек. Четыре сливочно-розовых тела в гипсе. Четыре накачанных обезболивающими лица, подергивающихся от любой попытки наигранно улыбнуться. Мне.