Книга Посреди жизни - Дженнифер Уорф

2010. Хельга

Есть ли что-либо прочнее старой дружбы? Красивая, элегантная, Хельга всегда будет ассоциироваться у меня с Парижем середины пятидесятых годов, где мы обе работали au pairs – помощницами по хозяйству. Хельге тогда было около двадцати восьми, мне на семь лет меньше. Она была немкой из Мюнхена, где ее отец пел в Государственной опере. Но вся ее молодость была омрачена нацистским режимом, войной и затем разрушением Германии – ничего другого она в ранние годы не знала. Мама умерла, и после войны Хельга с сестрой остались без крыши над головой – не знаю, почему так случилось, ведь их отец был еще жив. Правда, Хельга намекала, что отец был очень непростым человеком: музыкант, певец, погруженный в свое искусство, окруженный поклонением (и поклонницами), он был совершенно не в состоянии заботиться о двух дочерях-подростках. В поисках крова сестры прошли пешком сотни миль до Гамбурга, в пригороде которого жила их тетя. В дороге они ели то, что удавалось найти, и спали где придется. Правда, американские солдаты, дислоцированные в Германии, были всегда очень добры к девочкам, и благодаря общению с ними Хельга заговорила по-английски – с восхитительным американским акцентом, который сохранила на всю жизнь.

Когда сестры добрались до Гамбурга, оказалось, что город практически стерт с лица земли. До них доходили слухи о разрушениях, но они и представить себе не могли того, что им доведется увидеть. Вокруг царил хаос, а от пригорода, в котором находился дом их тети, не осталось просто ничего. Тетя, судя по всему, погибла. О том, что происходило в жизни девочек с 1946 по 1956 год, я ничего не знаю: сама Хельга никогда не рассказывала об этом времени. На каком-то этапе она, должно быть, обучилась стенографии и машинописи, начала работать секретарем со знанием английского и немецкого, а затем, чтобы освоить третий язык и получить более высокооплачиваемую работу, решила поехать в Париж. Так мы и встретились.

Хельга была прекрасна. У нее был тот особенный тип немецкой красоты, какой был у Марлен Дитрих: с изумительными светлыми волосами, тонко вылепленными чертами лица и видом легкого превосходства, который раздражал некоторых, но интриговал остальных. Ее ослепительная внешность, высокий рост, стройная фигура привлекали многих мужчин. Формального образования она почти не получила из-за войны, но это не имело значения при ее уме и артистичности. Она никогда не училась музыке, но, казалось, знала о музыке все. И точно так же она не училась искусству, но, казалось, всю жизнь разбиралась в живописи и скульптуре. Ее не учили воспринимать архитектуру, но ничто не ускользало от ее глаз. Обо всем она могла сказать что-то содержательное и глубокое, и я, ее младшая подруга, почерпнула от нее многое – не только абстрактные знания об искусстве, но и умение видеть то человеческое, что скрыто за каждым творением.

Мы жили в центре Парижа: я вместе с той семьей, на которую работала, Хельга отдельно, в маленькой комнатке на чердаке многоквартирного дома, где всегда было жарко летом и холодно зимой. Забуду ли я этот дом? Консьерж, открывая двери, ворчал, что его побеспокоили, а лифт на четвертый этаж выглядел так, как будто его сделали во времена Наполеона Бонапарта – собственно, почему бы и нет! Затем два или три лестничных пролета, каждый круче и у́же предыдущего, и вот вы уже перед плохо пригнанной дверью жилища Хельги: здесь она спала, ела, училась и принимала своих друзей. На девяти квадратных футах она поддерживала идеальный порядок. Походная горелка на крошечном шкафчике, одна-единственная кастрюлька, но и этого хватало для создания замечательных угощений.

Мы обе учились в «Альянс Франсез» и много общались со студентами из разных стран, а по вечерам встречались с ее друзьями-художниками – искренними, эмоциональными молодыми людьми, которые мечтали как-то исправить мир после войны. Они приносили ей картины, спрашивали ее совета, и она внимательно изучала каждый холст. Было видно, что эти художники ценили ее мнение, потому что приходили вновь и вновь. Она была немногим старше их, но всегда готова была утешить, поддержать и даже, хотя у нее было совсем мало денег, чем-то помочь – едой, красками, холстом, книгой или пластинками. Всю жизнь она сохраняла удивительную доброту, и это привлекало к ней многих людей.

Хельга была красивой и живой молодой женщиной, так что, скорее всего, с кем-то из этих художников у нее случались краткие романы. Я не спрашивала, это было ее личное дело, в любом случае вряд ли она была неразборчива в связях – просто не такой человек. Поклонники роились вокруг нее, но она так и не вышла замуж.

Когда парижские дни подошли к концу, я вернулась в Англию, где стала работать акушеркой, а Хельга – в свою родную страну. В Баден-Бадене она стала секретарем и устным переводчиком, теперь уже со знанием трех языков. Там она и жила до конца жизни. И именно там, в Баден-Бадене, когда ей было около тридцати пяти, она встретила настоящую любовь. Ганс, бывший летчик, когда-то во время боевых действий получил тяжелое ранение в живот. Хельга ухаживала за ним два года и дарила ему любовь, в которой он так нуждался. Пожениться они не могли, так как Ганс уже был женат – просто его жена не хотела заботиться о больном. Хельга рассказывала, что после смерти Ганса она два года плакала и потом еще тридцать лет приносила цветы на его могилу каждое воскресенье. Однажды я пришла туда с ней (ей тогда было около семидесяти) и хорошо запомнила это красивое кладбище на склоне холма, тихое, озаренное солнцем. К югу от него простирались виноградники. Хельга тогда сказала: «Я рада, что он здесь, в таком красивом месте».

Когда она встретилась с Ойгеном, ей было уже пятьдесят, а ему всего тридцать – немалая разница в возрасте. Они стали любовниками, но Хельга отказывалась выйти за него замуж: «Не хочу, чтобы я, постарев, была ему в тягость». Они даже не жили вместе. «Не хочу, чтобы они слишком зависел от меня. Он слишком молод. Это нечестно. Он должен быть абсолютно свободен». Я видела Ойгена несколько раз; увы, не было языка, на котором мы оба могли бы поддерживать беседу, но я видела, что в Хельге он души не чает и остается ей опорой и верным спутником. На всю жизнь Хельга сохранила женскую красоту и очарование – а это гораздо больше, чем просто сексуальная привлекательность.

Ей было около семидесяти, когда врачи обнаружили рак груди. Мастэктомия и химиотерапия очень помогли, но Хельга ослабела, и начались постоянные падения – как на улице, так и дома. Она говорила: «Даже страшно выйти из дома – вдруг я снова упаду? Никакой уверенности». В последний раз мы встречались в Баден-Бадене в 2005 году; тогда она упала и сломала плечо. Ей было очень больно, но куда больше она беспокоилась о нас с мужем: вдруг она испортила нам отдых?! Меня поразил ее стоицизм, и она улыбнулась: «Я привыкла. Не хочу обременять других своей болью. Просто с ней живу».

Перелом плеча может иметь самые серьезные последствия: это сложный сустав, который плохо заживает. К тому же это просто очень больно. После этого случая Ойген переехал к Хельге и ухаживал за ней днем и ночью. Восстановление плеча заняло семь месяцев. Хельга сказала мне, что любовь между ними стала глубже, но все-таки она надеялась, что Ойген найдет себе женщину помоложе, с которой он сможет вести более насыщенную жизнь, «а не просто заботиться о переломанной старухе вроде меня».