Книга Фадеев - Василий Авченко

Появление героев-краснодонцев стало в глазах Фадеева лучшим оправданием революции и всего, что последовало за ней: вот он, новый человек. Не Мечик — но Морозка и Метелица. Причем краснодонцы не были какими-то исключительными людьми, и тем сильнее Фадеев ими восхищался: «Именно потому, что это самая обыкновенная наша советская молодежь… — именно поэтому вся деятельность „Молодой гвардии“ заслуживает того, чтобы ее изобразить в художественном произведении как нечто типичное для всей советской молодежи. Ведь такие организации были и в других местах…» Фадеев отвергал упреки в идеализации молодежи. Он считал, что лишь освободил ее от «лишнего, частного, мелочного, что иногда имеет место в нашей жизни… Только подчеркнул и выделил то, что явилось главным для их человеческой натуры». «Поскольку такая молодежь не выдумана мною, а действительно существует, ее смело можно назвать надеждой человечества», — говорил Фадеев.

Чистота эксперимента была соблюдена: молодогвардейцами стали те, кто родился и учился уже после революции. Наследники дореволюционных и революционных подпольщиков, краснодонцы в то же время были людьми нового поколения, сформированными уже советской реальностью. Вот он, новый человек, прошедший высшую проверку. Уже в очерке «Бессмертие», этом газетном конспекте будущего романа, Фадеев подчеркивал: «…Эта молодежь, не ведавшая старого строя и, естественно, не проходившая опыта подполья…» Ребята 1923, 1925, 1926 годов рождения — на поколение младше самого Фадеева. Они могли бы быть детьми Булыги, или Певзнера, или Мечика. Новый мир оказался жизнестойким, дети революционеров усвоили ценности и ориентиры отцов.

Безупречное поведение молодогвардейцев позволяло сказать: эксперимент удался. «Всё» было не зря (и репрессии 1930-х? И расстрел Гриши, Пети? — неизбежно спрашивал себя Фадеев). «Молодая гвардия» оправдывала жертвы «Разгрома» — от слез старика корейца, у которого партизаны реквизировали свинью, до гибели Фролова, по-сократовски мужественно выпившего свой яд. Давала однозначные ответы на все поставленные в «Разгроме» вопросы. Успокаивала растревоженную душу. Фадеев просто не мог не взяться за этот роман, в котором отражалась вся предыдущая жизнь самого Булыги, его товарищей и героев; роман, с появлением которого «Разлив», «Разгром», «Последний из удэге» приобретали объемное звучание, превращались в эхо друг друга. «Молодая гвардия» как бы завершала тему «Разгрома». Когда-то Фадеев внутренне похожим образом завершил «Против течения», превратив его в «Рождение Амгуньского полка». Если в «Против течения» красных партизан, решивших дезертировать с фронта, расстреливали красные же пулеметы, то в «Рождении Амгуньского полка» — уже начиная с названия — «мертвую воду» сменяла живая, деструкция диалектически перетекала в созидание. Новый человек, лишь контурно намеченный в полном сомнений «Разгроме» (неоднозначный Морозка, порченый Мечик), в краснодонской истории стал во весь рост.

Фадеев загорелся, как не загорался даже «Последним из удэге». Он бросает все дела. Пишет первому секретарю ЦК ВЛКСМ Н. Михайлову: «Теперь я существую только для этой книги». Уже осенью 1943-го едет в разрушенный Ростов, ходит по пепелищам, где когда-то жил (видит «задымленные, закопченные стены» здания «Советского юга»), потом — в Краснодон. На месте событий пробыл около месяца. Жил у родных Кошевого, опросил порядка ста человек. Записывал рассказы выживших молодогвардейцев и родственников погибших, листал протоколы допросов полицаев. Поначалу он не рассчитывал пробыть в Донбассе так долго. Командировочные иссякли, «подкармливали» местные журналисты. Владимир Иванов, позже сыгравший Кошевого, вспоминал со ссылкой на Елену Николаевну Кошевую — маму Олега: в Краснодоне Фадеев вставал в пять или шесть утра, делал зарядку или колол дрова, обливался холодной водой, шел гулять, потом завтракал и садился за работу. При себе имел пистолет — времена были тревожные.

Вернулся в Москву, засел за книгу. Давно уже не только авторитет и звезда, литературный мастер, наставник и теоретик, писательский лидер, но один из высокопоставленных советских чиновников, «супертяж», имевший доступ к самому Сталину, — оставаясь один на один с листом бумаги, Фадеев снова был сомневающимся новичком. «Гвардию» он писал так же, как «Разгром»: зачеркивал, переписывал, менял… Первая страница романа переписана им 12 раз (правда, во второй части многие главы писались чуть ли не набело — там Фадеев точнее следовал за фактами, а в конце и вовсе перешел к почти буквальной документальности, обильно цитируя бумаги и рассказы очевидцев). Редактор книги Юрий Лукин вспоминал, что Фадеев помнил свой текст наизусть: «Я задумался тогда, что же это такое, — необычно развитая память или такая длительная тщательная чеканка каждой мельчайшей детали…»

Мать писателя в те времена жила в Переделкине и порой слышала через дверь кабинета рыдания сына — прямо как Шукшин, когда писал Разина.

Фадеев не был первооткрывателем темы. Корреспондент армейской газеты «Сын Отечества» Смирнов написал о героях Краснодона еще весной 1943 года. В том же году вышли две небольшие книжки — «Герои Краснодона» и «Герои „Молодой гвардии“». Военкоры Лясковский и Котов, писавшие о молодогвардейцах в «Комсомолку», в 1944-м выпустили книгу «Сердца смелых»…

Фадеев понимал: нужно, во-первых, не повторяться, во-вторых — написать нечто большее, чем достоверный рассказ о событиях. Сплавить факты и идею, реализм и романтизм — именно так он понимал соцреализм, который считал передовым методом.

«Молодая гвардия» написана в рекордные для Фадеева сроки — за два года, хотя, как справедливо указывал Долматовский, буксующий «Последний из удэге» закрепил за писателем репутацию «самого медленно пишущего романиста». Рекорд стал возможен за счет того, что Фадеева по его просьбе временно освободили от поста главы Союза писателей. Первую редакцию книги он завершил в декабре 1945 года, публикация глав началась в «Комсомолке» и «Знамени» еще в начале того же года.

Немцы вошли в Краснодон в июле 1942 года, советские войска освободили город в феврале 1943-го — оккупация продлилась семь месяцев. Небольшой шахтерский городок, прежний поселок Сорокине[316], входил в состав Украины, но население там (как и во всем Донбассе) было — и осталось — почти полностью русскоязычным.

Заняв город, фашисты вскоре раскрыли городское подполье. 32 шахтера-активиста были зарыты живыми в местном парке. Тогда против немцев выступили комсомольцы — как казалось многим, самостоятельно, потому что коммунистическое подполье считалось уничтоженным (нельзя не заметить, что это повторяет владивостокский сюжет 1918 года, прожитый Фадеевым: мятеж белочехов, аресты большевиков — и вот подпольную работу ведут «соколята»). «Вся тяжесть организации борьбы с врагом выпала на плечи молодежи», — пишет Фадеев в очерке «Бессмертие». Тогда он полагал так. Да и потом, в период написания романа, он не располагал всеми данными, в том числе о партийном подполье Донбасса. Их опубликовали только после войны[317], что впоследствии сыграло роковую роль.