Книга Ориенталист. Тайны одной загадочной и исполненной опасностей жизни - Том Рейсс

Однако новое нацистское Министерство пропаганды, по-видимому, не сочло необходимым обратиться к стандартному антисемитскому словарю. Эсад-бей вскоре получил новые членские билеты Союза германских писателей Третьего рейха и Литературной палаты Третьего рейха — это было обязательным условием для публикации книг или статей в годы Третьего рейха. Понадобилось еще два года, прежде чем нацистская бюрократия приняла к сведению тот факт, что Эсад-бей был евреем.

Часть третья

Глава 13. Крепкий орешек

Эсад-бей ненавидит революции. Один за другим политические перевороты лишили этого человека его родины, заставили бежать из всех тех стран, где он пытался устроить свою жизнь, завести домашний очаг. Пережив террор русской революции, он ненавидит большевиков, поскольку они обобществили нефтяные прииски его отца и отобрали у него фамильную виллу в Баку, чтобы устроить там штаб-квартиру Сталина. Став жертвой террора в Германии, он ненавидит нацистов, поскольку они разорили его берлинского издателя и — нанеся ему еще большую травму — сожгли его книги о России, не сообразив, что он писал их против большевиков, а не выступая в их поддержку.

Однако Мохаммед Эсад-бей, как ни странно, преуспевает именно благодаря преследованиям, которым подвергается.

Так начиналась статья о Льве Нусимбауме, напечатанная в газете «Нью-Йорк геральд трибьюн» в воскресном номере 16 декабря 1934 года. В центре страницы была помещена крупная фотография Льва в облачении кавказского горца. На ней он несколько полнее, чем на берлинских фотографиях, видимо, сыграла свою роль жизнь в высшем обществе, в лоне состоятельной семьи Лёвендаль. Корреспондента газеты явно поразил «восточный облик» Эсад-бея. Дальше в статье безо всякого перехода повествовалось о некоторых приключениях Льва, о его различных паспортах, о часто возникавших проблемах с полицией и неожиданно и счастливо разрешавшихся инцидентах — все это явно было рассказано самим писателем за коктейлями или за кофе. «Когда он выходит из своего буддистско-мечтательного состояния, которое его супруга называет просто ленью, — продолжал репортер, — он, облизнув губы, откидывается в кресле и начинает рассказывать очередную историю, короче говоря, проявляет себя настоящим последователем того племени, откуда была родом и Шехерезада». Здесь, пожалуй, можно усмотреть первый намек на сложности в их семейной жизни.

Репортер изобразил Льва мусульманином, хотя и не соблюдающим каноны ислама: «У него нет молитвенного коврика; он не обращает свое лицо к Мекке, когда молится, ест свинину и пьет вино; однако когда он женился в Берлине, то не стал переходить в другую веру». Кстати, германский чиновник, совершавший церемонию бракосочетания, сказал Эрике: «Я обязан предупредить вас, что этот человек может в любой момент отправиться в мусульманскую страну и там жениться еще на трех женщинах». На что Эрика отвечала, что готова рискнуть. Однако в целом в газете была дана картина счастливого супружества и, кроме того, статья заверяла читателей, что «Эсад-бей — самый моногамный мусульманин за пределами Новой Турции Кемаля-паши. И он, как всякий человек Запада, гордится своей женой, у которой великолепная, стройная фигура».

Весной 1933 года Лев и Эрика поехали в Италию, в Рапалло, где писатель выступал с чтением своих произведений, причем среди присутствующих был не только Стефан Цвейг, но и, как оказалось значительно позже, Пима Андреэ. По прошествии многих лет Пима писала ему, что у нее остались в памяти и этот вечер, и они с женой. Ей запомнилось, что в их отношении друг к другу чувствовалась Zweieinsamkeit, — это удивительное немецкое слово можно перевести так: «благодатное одиночество вдвоем».

«Вечный медовый месяц — вот как Эсад определяет свой идеал жизни писателя», — бодро настрочил репортер из «Нью-Йорк геральд трибьюн», а дальше описал, как за последние два года (по-видимому, это 1933 и 1934 годы) Лев и Эрика во время своего длительного свадебного путешествия побывали в Италии, Швейцарии, Испании, Австрии и в Нью-Йорке.

Супруги Эсад, покинув Испанию, вернулись в Вену. Здесь они живут в доме, где их соседями является американская супружеская пара — Бинкс и Джей Дрэтлер. Любое утро, проведенное у них в квартире, куда интереснее, чем поход в зоопарк. Никто из них не одевается, пока не выполнены различные домашние дела. Эрика печатает на пишущей машинке, Эсад диктует ей, Бинкс пишет маслом, а Джей редактирует роман. Он и Эсад работают наперегонки друг с другом, причем каждый хвастает тем, сколько он успел написать после завтрака.

Присутствие Эрики очень важно для ее мужа — работает ли он или отправляется с нею на прогулку. Когда она с ним рядом, он способен работать, не отвлекаясь ни на что, даже если полдюжины гостей одновременно разговаривают с нею в той же самой комнате.

В конце своей большой статьи репортер упомянул одно обстоятельство, которое для меня оказалось самым интересным во всей этой корреспонденции: что Эсад-бей, «которому уже за тридцать, собирается остепениться, посвятив себя рутинной литературной работе, причем он планирует подать заявление на получение американского гражданства. Он, правда, окажется крепким орешком для нашего “плавильного котла”, поскольку в своих предрассудках и предпочтениях он настолько же стар, как и Азия вообще. Однажды он даже крикнул мне, и голос у него был звенящий, резкий, а его густые, выразительные черные брови взлетели пушистыми волнами: “Я — мусульманин, монархист и человек Востока!”»

В самом ли деле Лев планировал получать американское гражданство?

Это не соответствовало тому, что мне было о нем известно, хотя он вполне мог заставить репортера поверить, будто он собирался это сделать.

В начале октября 1933 года Лев, Эрика, ее родители и тринадцатилетний брат Вальтер взошли на борт трансатлантического лайнера «Вулкания», направлявшегося рейсом в Нью-Йорк. Сам Лёвендаль не раз ездил в США в конце 1920-х годов, да и Эрика с Вальтером однажды побывали там с ним и со своей гувернанткой, это было весной 1929 года, в беззаботное, золотое время, за полгода до обвала котировок ценных бумаг на Нью-Йоркской бирже. А вот Лев направлялся в США впервые.

В коробке, которую внук Пимы Андреэ нашел на старой вилле их семьи в Рапалло, среди сотен писем и рукописей, написанных микроскопическим почерком Льва, было и меню торжественного обеда, который команда лайнера устроила 17 октября 1933 года во время путешествия по морю — «в честь господина Мохаммеда Эсад-бея», Эрики и ее родителей. Помимо этого меню там нашлась и примечательная фотография, на которой запечатлены многие из присутствовавших, одетые в «восточные наряды», — это австрийцы, немцы, венгры, итальянцы: на всех чалмы, вуали и фески, а в руках бутафорские кинжалы. Среди этих «ориентализировавшихся» европейцев стоит Лев в несколько неуклюжей позе, на нем белый галстук и фрак. На заднем плане, обрамляя собравшихся, висят два больших, во всю стену, американских флага, производящие отчего-то странное и ненужное впечатление.

Все иностранцы, прибывавшие в США морем, в те годы были обязаны заполнить стандартный формуляр, и каждый такой документ (его называли «манифест») хранится теперь в небольшой, залитой светом неоновых ламп библиотеке в южной части Манхэттена — здесь находится штаб-квартира Национального управления архивов и учетной документации США. Эта организация располагает, пожалуй, самой непоследовательной, многоступенчатой и трудной для понимания системой каталогизации, с какой мне только приходилось сталкиваться. Когда я наконец обнаружил нужную карточку, то увидел на ней лишь фамилию и последовательность номеров: они направили меня в специальный отдел, где находились сами микрофильмы с изображениями каждого из формуляров с каждого из судов, которые когда-либо бросали якорь в порту Нью-Йорка. Неудивительно, что посетители архивов, исключая меня, занимались поисками собственных родственников для составления генеалогических таблиц[141].