Книга Горячий снег - Юрий Бондарев

– Смотри, Чибисов, часы у фрица, - чуть подтолкнувлоктем, зашептал Уханов. - Добро пропадает. Ты что, как козлиный хвост,трясешься? Опять замерз? Пощупай спусковой крючок, чуешь? В общем, папаша,главное - не робей. Хуже смерти ничего не будет. Сколько тебе лет? А? Затридцать, похоже?

– Сорок восемь мне было. Зазяб я весь, сержант…

– Да, не мальчик. Шевели пальцами, крепче шевели.Теперь малость потерпеть осталось. Успокоятся они - и вперед. Проползем правее- и броском к двум бронетранспортерам перед балкой. Ничего. Обойдется,папаша!..

Ракета погасла, стало вокруг темнее, чем было, а изнавалившейся темноты, которую не перебороло дальнее зарево, подозрительномигнул на бугре фонарик; налетевший ветер с поземкой разорванно донес сверхучужой разговор, словно бы ободряющий смех; и опять повторной искоркойпосигналил над степью среди, казалось, зазыбившихся теней.

– Сюда они!.. Сюда идут!.. Стреляй, сержант, стреляй!..- выдавил Чибисов, неудержимо вызванивая зубами, и, как в безумии, схватился заавтомат, каждой клеточкой своего тела сопротивляясь ужасу того, что можетпроизойти, с затемненным сознанием от этого ужаса и ненависти к донесшимсяголосам, к смеху немцев, которые тенями шли по бугру в сотне шагов от них,нащупал и дернул спусковой крючок автомата.

И в то мгновение Уханова опалило близким пламенем,всполохнулись обрывки каких-то криков впереди, пробили ответные автоматныеочереди, высекая над головой звон по броне танка; брызнуло снегом в лицо, арядом - бредовый голос: "Бей их, сержант! Стреляй их, сержант!.." Ещене понимая, что произошло, он увидел в распадающемся свете ракеты Чибисова,лежащего на боку; тот, трясясь как в тике, одной рукой зажимал предплечье,другой тянул к себе автомат, выбитый, отброшенный в сторону какой-то силой, - иУханов крикнул яростным шепотом:

– Не ори! Заткнись, ни звука! - и подполз к Чибисовувплотную, отнял его рукавицу от предплечья. - Почему орешь? Ранило? Что плечозажимаешь?

– Вот… рука онемела, стрелять не могу, сержант…

– Не рука онемела, а задело малость! Не чуешь? Дай-капосмотрю! - Уханов тщательно ощупал, осмотрел тронутый пулей край чибисовскойшинели, уже слегка увлажненный кровью, выругался в сердцах: - Зачем стрелял,чертов папаша? Я подавал команду? На кой дьявол, спрашивается, стрелял?

– Сержант, прости ты меня!.. Не могу я лопотание ихслышать… не вытерпел я, прости ты меня…

Некоторое время Уханов глядел на Чибисова с укоризненнойжалостью, потом приподнял его с земли, скорченного, дрожащего, видно, вгорячахеще не чувствовавшего ранения, прислонил спиной к гусенице, выговорил зло:

– Плен, что ли, вспомнил? Везет тебе, папаша, какутопленнику! Сразу пулю поймал! - Он отщелкнул диск с автомата Чибисова,повесил автомат ему на шею, потом, охлаждая себя, провел закостенелой на морозерукавицей по своему лицу, проговорил: -Давай, папаша, ползи назад! Возле кухнитебе пшенку давно варить надо, а не здесь… Прижимайся к земле, а то добавит. Втыл, папаша, Зоя перевязку сделает! Мотай назад!

Он толкнул его; и, после того как боком, нелепо подволакиваятело, Чибисов пополз, заелозил между воронками, стал отдаляться назад, Ухановупал грудью на снег, зубами хватая пресную, пропахшую порохом влагу - жаждамучила его.

– Уханов, Уханов!

Он оторвался от земли, расслышав вблизи тревожный окликсправа, где проходила траншея боевого охранения, и глянул туда - вытянутымивперед тенями бежали к нему Кузнецов и Рубин; окатив ветром, оба с бега легливозле Уханова, удерживая рвущееся дыхание, и тогда, опережая вопросы, онвыговорил сиплой скороговоркой:

– Чибисова ранило, не шибко, в руку. Назад его послал.Обойдемся, лейтенант.

– Так и знал! - Кузнецов поморщился. - Ладно. Можетбыть, к лучшему. - И быстро заговорил, подползая ближе: - Представь, Уханов, яребят из боевого охранения встретил. С каким-то пулеметчиком усатым разговаривал.Собирают патроны по всей траншее. В пулеметах смазка замерзла. Отогревают.Думал, уж никого нет, а оказалось, сидят. Несколько человек. Хотя ни одногокомандира в живых. Сказали, что отсюда до двух подбитых бронетранспортеровметров сто пятьдесят. Подождем, пока немцы успокоятся, и двинем дальше безвыстрелов.

– Легко отвоевался, хвост моржовый, скажи ты! - сугрюмым разочарованием произнес Рубин. - Небось рад-радешенек мужичонка: выжил,мол!..

– Без выстрелов, лейтенант? - переспросил Уханов, сплевываяот мерзкого толового вкуса во рту, и с невозмутимым лицом потянулся кавтоматному диску Чибисова, затолкал его за пазуху. - Согласен. Эти похоронникитолько для острастки пуляют. Уверен, проскочим, лейтенант.

Взвывающие звуки танковых двигателей, железорежущие, сперебоями, как бывает на холостом ходу, донеслись справа, из станицы, и эхомраздробили темноту ночи, ее секундное затишье.

– Прогревают, значит, моторы, - сказал Кузнецов,прислушиваясь. - Совсем рядом. Ну что ж!..

Рубин заерзал на животе, хищно обнажил мелкие зубы,мгновенно поднятый резкой командой:

– Вперед! Проскочим!

Сто пятьдесят метров, это узкое пространство степи,оставшееся до двух бронетранспортеров на краю балки, преодолевали короткимиперебежками; потом, выжидая, лежали в снегу, переползали среди множества в этомместе воронок. Похоронная команда немцев, собиравшая трупы в машину, прекратилаогонь и осталась слева, несколько позади. Однако впереди, над окраинойюжнобережной станицы, где гудели прогреваемые танковые моторы, то и дело вразных ее концах стали вздыматься серии ракет, неспокойно иллюминируя степькаждые пять секунд.

Там, впереди и справа, немцы, очевидно, были потревоженыстрельбой на берегу, с двух направлений наблюдая за степью, но сами огня неоткрывали, опасаясь вблизи задеть своих. Так, по крайней мере, представлялосьКузнецову, когда после перебежек подползли наконец к двум бронетранспортерам и,обессиленные, распластались на снегу. Рубин сапно дышал, заглатывая ртомвоздух, у Кузнецова вконец одеревенело исхлестанное поземкой лицо, сердцебилось, захлебываясь, сдвоенными ударами. Минуты две лежали без движения:подняться было невозможно. Уханов, первым отдышавшись, прикладом автоматауперся в землю и встал, прислонился к борту бронетранспортера, проговорилохриплым шепотом:

– Похоже, лейтенант, воронка метров пятьдесят вправо.Перед балкой. Опять ползти придется. А светят - как днем. Чуют нас они,собаки!..

Перебросив автомат через руку - пальцы покалывалоиголочками, - Кузнецов встал рядом с Ухановым, глядя в ядовито и широковоспламеняющееся за бронетранспортерами пространство, где бугрились беловатыевыступы предполагаемой воронки. Справа низкими полукруглыми копнами проступалипервые синезаснеженные крыши станицы, на которые, взвиваясь, шрапнельнорасколов огнями небо, спадали в освещенном морозном клубящемся туманерассеянные брызги ракет, и Кузнецову с давящим, щекотным ощущением в груди отнеправдоподобной близости к немцам явно показалось, что он различает в проулкахи между первыми домами темнеющие башни прогреваемых танков и слышит в треске, вгудении моторов перекликающиеся голоса.