Книга Брак - Диана Джонсон

Прибытие Клары Холли, без мужа, вызвало возбужденные перешептывания. Сплетни уже разлетелись по округе. Мэр, сидевший за ужином рядом с месье Креем, сумасшедшим американцем и противником охоты, сразу заметил, в кого целится Крей, уловил короткий обмен взглядами между ним и Персаном, этим счастливчиком. Позднее, возвращаясь домой, мэр все объяснил своим спутникам. И вот теперь Крей не явился на свадьбу. По церкви полетел шепоток об окончательном разрыве.

– Вы слышали, что случилось вчера вечером на предсвадебном ужине? Муж угрожал убить ее, а трое ее любовников попытались его обезоружить, – прошептал издатель Эстеллы месье Лепатр коллеге Анны-Софи, месье Лавалю.

– Трое любовников?!

– Жених, его отец и один местный.

– Зловещее соседство! Но если она угодит в тюрьму – а я слышал, что ей уже вынесли приговор, – по крайней мере все жены в округе смогут спать спокойно.

Еще больше пересудов вызвало прибытие Антуана де Персана, давнего друга матери Анны-Софи, но не с женой, а с матерью. К тому же он сел не с ней, а в глубине церкви, тем более что скамьи для гостей со стороны невесты были уже заполнены. Он помог матери устроиться на жесткой скамье, а сам непринужденно сел рядом с мадам Крей, словно его место было рядом с ней. И хотя он ни жестом, ни взглядом не выдал своих чувств, мадам Крей взволнованно и смущенно вспыхнула.

Никто не знал, что объяснил Антуан де Персан матери и жене, но, судя по отсутствию Труди в церкви, просить у нее прощения он не собирался. А когда Антуан сел рядом с Кларой, их связь стала очевидной, превратилась в один из тех общеизвестных фактов, о которых говорят, заговорщицки подмигивая, намекая на встречи по средам или другим дням недели, встречи двух отнюдь не свободных людей, тайная любовь которых освящена согласием общества, пребыванием во Франции, в Европе, в Старом Свете.

Наверное, скоро они пресытятся друг другом, бросятся на поиски новых любовников, новых душевных волнений. Такова человеческая натура. Но наряду с сексуальными аппетитами Кларе и Антуану присущи преданность и невозмутимость – значит, их связь может стать длительной.

Фотографы из «Мадемуазель Декор», столпившиеся в трансепте, вдруг всполошились, обнаружив, что в церковь просачивается вода – скорее всего через стену – и ручейками стекает под ноги собравшимся. Тим и Грейвс стояли в глубине церкви, ожидая момента, чтобы подойти к алтарю. Тима лихорадило, но отец заверил его, что это совершенно нормальное явление. На лбу у Тима выступил пот, он полез за носовым платком и опять вспомнил про статуэтки лошадей. О чем только думала Анна-Софи? Сам он потратил кругленькую сумму на кольцо с изумрудом. Он тут же выругал себя за подобные мысли.

– Кажется, у меня замерзли ноги,[55]– признался он Грейвсу.

– И неудивительно: ведь ты стоишь в ледяной воде, – отозвался Грейвс, оценив шутку. Но поскольку во французском языке такого оборота не существовало, фотографы восприняли слова Тима буквально. В панике они бросились на поиски какой-нибудь подставки.

– У месье замерзли ноги! – ахала мадам Экс. – А невеста обута в легкие открытые туфли! Если не подстелить хотя бы циновку, она простудится и схватит пневмонию.

Анне-Софи помогали одеваться мать и подружки невесты. Сердце Анны-Софи судорожно забилось при мысли, что она совершает ужасную ошибку. Но в этот момент на пороге возник ее дядя Гай, улыбнулся при виде пышного тюля и букетов и заявил, что карета подана.

Откуда-то, наверное с хоров, послышалось сопрано, исполняющее песню Аарона Копленда. Ее звуки вызвали у Тима мгновенный прилив раздражения: он знал, что по этому сигналу должен подойти к алтарю и остановиться. Грейвс потянул его за локоть.

– «Долина любви и радости, – пело сопрано с сильным французским акцентом, – где нет бед и невзгод…»

И зловещий припев: «Обернись, обернись…» Но оборачиваться и отступать было уже поздно.

Голос утих, раздались первые такты свадебного марша Вагнера. Под тягучие и какие-то траурные звуки органа Анна-Софи зашагала по проходу под руку с дядей Гаем. Тим и все гости смотрели на священника, американцы даже не понимали, что происходит, привыкнув к объявлениям «се, грядет невеста».

Анна-Софи бросила взгляд на боковую стену церкви и увидела то, что усилило ее тревогу, – изображение Марии и символов девственности, лилий, смысл которого дошел до нее только сейчас. Чуть поодаль виднелась Мария Магдалина. Жалела ли Магдалина когда-нибудь о прежней разгульной жизни? Глаза Анны-Софи наполнились слезами.

Ей вспомнился пилот частного самолета, красавец Габриель, Антуан де Персан, другие мужчины, с которыми ей уже никогда не переспать. Она понимала, что не сможет просто взять и убежать, ждала притока или адреналина, или уверенности, но напрасно. Она вдруг лишилась всех возможностей; будущее будет скучным и однообразным. У алтаря стоял Тим – симпатичный, с порозовевшими от спиртного щеками, с напряженной и испуганной улыбкой, в непривычном сером костюме. Над его головой благостно улыбался Христос в окружении ангелов. К счастью, здесь не было икон, которые оскорбили бы религиозные чувства протестантов, но Тим и без того выглядел раздраженным.

Стоя у алтаря и глядя, как к нему приближается Анна-Софи, Тим ощутил болезненный сердечный трепет, но не мог не заметить, как она прелестна. Скамьи, предназначенные для гостей со стороны невесты, были заняты все до единой – на церемонию явились все кузины Анны-Софи, подруги, дяди, брат, Эстелла в платье серебристого цвета, ее свекровь и сестра, академик месье Дору. Сюзанна де Персан выглядела непривычно угрюмой. Наверное, на таких сборищах каждый гость вспоминает собственную свадьбу. Свадьба – это что-то вроде теста Роршаха.[56]

Он видел лица гостей со своей стороны: смущенно улыбающихся друзей, их жен в шляпках, журналиста и теннисиста из Парижа, Сиса и Марты, родителей и мачехи – эти последние решили на время забыть о вражде (оттого что Сесиль постоянно требовала увеличить алименты) и сели в одном ряду. За ними сидели радостно улыбающаяся Клара, ее сын и – о Господи! – Персан.

Аббат что-то тихо сказал Анне-Софи и Тиму, но они его не расслышали, а затем громко обратился к гостям. Хор опять запел, Анна-Софи различила слова:

Dieu vivant, Dieu très haut,

Tu es le Dieu d’amour.[57]

Французские слова мессы убаюкивали, приглушали волнение, ощущения чередовались, мешали сосредоточиться. Мысли Тима витали где-то далеко, он думал о том, что скоро все будет кончено, что он не допустит никакого промаха, вскоре появится кольцо… Он считал, что его просто охватил страх, как на сцене перед публикой. Он чувствовал на себе взгляды присутствующих, почти слышал их мысли о браке.