Книга Коринна, или Италия - Жермена де Сталь

Великий Создатель этой прекрасной природы! защити нас! Наши порывы бессильны, надежды наши обманчивы. Бурные страсти поработили нас, они не дают нам покоя, лишают нас свободы. Быть может, то, что мы совершим завтра, навсегда решит нашу участь, быть может, вчера мы произнесли слово, которое будет иметь роковые последствия. Когда мы возносимся умом к горним помыслам, у нас кружится голова, словно мы стоим на кровле высокого здания и все предметы сливаются перед нашим взором; но даже и тогда скорбь, нестерпимая скорбь не исчезает; она, словно молния, рассекает облака! О Боже мой! что возвещает нам эта скорбь?

При этих словах смертельная бледность покрыла лицо Коринны; глаза ее закрылись, и она упала бы на землю, если бы в это мгновение лорд Нельвиль не очутился подле нее.

Глава пятая

Коринна пришла в себя и, увидев Освальда, глядевшего на нее с трогательным выражением участия и тревоги, немного приободрилась. Неаполитанцев удивила мрачная окраска поэзии Коринны; они наслаждались гармонией ее стихов, однако им хотелось, чтобы ее поэзия была проникнута более радостным настроением, ибо в искусствах, в том числе в поэзии, они искали средства отвлечься от житейских невзгод, а не напоминания о страшных тайнах бытия. Но англичане слушали Коринну как зачарованные.

Их восхищало, что столь меланхолические чувства были выражены со свойственной итальянцам пылкостью. Прекрасная Коринна, чьи подвижные черты и полный жизни взор, казалось, должны были возвещать о счастье, эта дочь солнца, пораженная тайною скорбью, напоминала цветок — еще свежий и яркий, но отравленный ядовитым уколом: темное пятнышко на его лепестке говорит о близком конце.

Все общество уселось в лодку и направилось в Неаполь; тишина и зной, царившие вокруг, делали еще более восхитительной морскую прогулку. В одном из своих чудесных стихотворений Гёте говорит{213} о том, как влечет к себе вода в жаркий день. Русалка соблазняет рыбака прелестью речных волн; она манит его погрузиться в их прохладу, и, мало-помалу завороженный ею, он бросается в реку. Эта магическая сила воды чем-то напоминает взгляд змеи, который притягивает к себе и в то же время ужасает. Волна, которая пенится вдалеке, вздымается все выше и наконец с шумом обрушивается на берег, имеет нечто общее с тайным сердечным желанием — сперва робким, а потом непреоборимым.

Коринна немного успокоилась; свежий благоуханный воздух принес мир ее душе; она заколола повыше свои косы, чтобы лучше ощущать дыхание ветерка, и стала еще красивее. Звуки духовых инструментов, которые доносились с лодки, сопровождавшей гостей Коринны, находились в полной гармонии с морем, звездами и со всей упоительной нежностью итальянского вечера; они проникали в самое сердце и казались голосами неба, витавшими над морем.

— Дорогой друг, — тихо сказал Освальд Коринне, — мой дорогой, сердечный друг! Я никогда не забуду этот день; может ли быть день более счастливый?

При этих словах на глазах его показались слезы. Одной из пленительных особенностей Освальда было то, что он легко мог растрогаться, и при всей его сдержанности глаза его невольно увлажнялись слезами: в таких случаях взгляд его становился неотразимым. Порою даже во время шутливого разговора его охватывало какое-то тайное умиление, которое придавало благородную прелесть его веселости.

— Увы! — отвечала Коринна. — Я не надеюсь увидеть в своей жизни еще такой день! но пусть будет он благословен, хотя бы как последний день моей жизни, если он не может быть зарею моего длительного счастья!

Глава шестая

Когда они прибыли в Неаполь, погода изменилась: небо потемнело и надвигавшаяся гроза уже со страшной силой гнала волны, точно в ответ на бурю, бушующую в вышине, поднималась буря на море. Освальд несколько опередил Коринну, приказав слугам принести факелы, чтобы в безопасности проводить ее домой. Проходя по набережной, он увидел толпу ладзарони.

— Ах, бедняга, — громко кричали они, — ему не выбраться, что поделаешь, он погибнет!

— Что случилось? — с живостью спросил лорд Нельвиль. — О ком вы говорите?

— О бедном старике, — отвечали они, — он купался в море, недалеко от мола, но его застигла буря, и у него нет сил бороться с волнами и доплыть до берега.

Первым движением Освальда было броситься в воду. Но, представив себе, как испугается Коринна, когда она это увидит, он предложил все деньги, какие были при нем, и даже обещал дать вдвое больше тому, кто кинется в море и вытащит старика. Но ладзарони отказались.

— Мы боимся, — заявили они, — это слишком опасно, это невозможно!

В это мгновение старик уже исчез под волнами. Тут Освальд ринулся в море, и волны покрыли его с головой. Однако он отлично справился с ними, догнал старика, который через минуту неизбежно бы погиб, схватил его и вынес на берег. Но холодная вода и отчаянная схватка с разъяренной стихией так ослабили Освальда, что, вытащив на берег старика, он тут же упал без чувств на прибрежный песок; он был так бледен, что казался мертвым.

В это время прошла мимо Коринна, не имевшая понятия о том, что случилось. Увидев сборище людей и услышав крики «он умер», она испуганно отошла в сторону, но тут один из сопровождавших ее англичан вмешался в толпу, чтобы узнать, в чем дело. Она сделала вслед за ним несколько шагов, и ей бросился в глаза плащ Освальда, который он оставил на берегу перед тем, как кинуться в воду. В отчаянии она схватила плащ, решив, что это все, что осталось от Освальда; и когда она наконец его заметила, то, хотя он и походил на безжизненный труп, Коринна в неудержимом порыве бросилась к нему; она горячо сжимала его в своих объятьях и испытала невыразимое счастье, услыхав, как бьется сердце Освальда, которое, быть может, ожило при ее приближении.

— Он жив! — крикнула она. — Он жив!

В эту минуту к ней вернулись и силы, и мужество, которых недоставало друзьям Освальда. Она призвала всех на помощь, сама сумела ее оказать; она поддерживала голову Освальда, еще не пришедшего в сознание, она обливала его лицо слезами и, несмотря на свое ужасное смятение, ни о чем не позабыла и, не теряя ни минуты, не думая о своем горе, расточала ему заботы. Освальду, казалось, стало лучше; однако он все еще лежал без памяти. Коринна велела перенести его к себе в комнату; стоя на коленях возле него, она давала ему нюхать пахучие эссенции, которые должны были его оживить, и звала его так страстно и нежно, что жизнь не могла не вернуться к нему при звуках ее голоса. Освальд услышал его, открыл глаза и пожал ей руку.

Неужели для того, чтобы насладиться подобной минутой, надобно было перенести такие адские муки? Бедные мы люди! Мы постигаем бесконечность только через страдания; и все радости жизни не могут вознаградить нас за ужасное отчаяние, которое мы испытали при виде умирающего возлюбленного.

— Жестокий, — вскричала Коринна, — жестокий! что вы сделали?