Книга Аттила - Уильям Нэйпир

На реке не было никаких следов мальчика-гунна, только дорожка пузырьков на поверхности воды. Но они могли подниматься и от выдры, нырнувшей в черную, освещенную лишь звездами, воду.

Наконец Орест добрался до лодки и потащил ее к воде. Он толкал ее, совершенно измученный, потом буквально рухнул на носу лодки, опасно погрузившейся в воду, и начал грести единственным веслом, по очереди с каждой стороны, как варвар в долбленке на Рейне.

Орест не знал, что делать теперь. Голова у него кружилась, ноги и руки горели, залитые потом глаза почти ничего не видели. Он услышал крики с берега, услышал сильный плеск воды и понял, что его заметили. Кавалеристы спешивались и ныряли, или звали свои лодки с реки, или плыли верхом на лошадях, как истинные батавцы — как рассказывал мальчик-гунн.

Потом раздался другой звук, он опустил затуманенный взгляд вниз и увидел две руки на борту лодки, потом появился промокший насквозь узел волос, а потом — круглая голова с желтыми сверкающими глазами. Тяжело дыша, Аттила подтянулся, словно в нем оставалось все столько же энергии и силы, как всегда, перевалился через борт раскачивающейся лодки и перешел на корму.

— Давай весло! — крикнул он, вырвал его из рук вздрогнувшего мальчика и начал бешено грести по обеим сторонам лодки.

Выше по течению показались темные тени: головы людей и лошадей. Ниже по течению, возле форта, виднелись черные корпуса речного флота легиона. Но они плыли слишком медленно. Мальчики были уже на середине реки и двигались быстро.

Аттила понял это.

— Держи, — сказал он, сунув весло Оресту. Тот взял его устало, но не жалуясь. К изумлению Ореста, Аттила вскочил на ноги и начал плясать, как безумный, на дне неустойчивой жалкой лодчонки. Он потрясал кулаками и гневно мотал головой в сторону потерявших дар речи солдат, смотревших на него с берега и из воды.

— Вы паршивые задницы! Вы жирные римские ублюдки! — пронзительно вопил он. — Вы беспомощные поганые тощезадые недоноски! Черта с два вы нас поймаете, вы, вонючие мешки с ослиным дерьмом! Ну, давайте, хватайте нас, римские тупицы! Астур вас всех обгадит! — Он на минуту прекратил пляску, повернулся, задрал тунику и показал им голые ягодицы. Ни солдаты, ни их распахнувший рот командир не издали ни звука.

Аттила продолжал глумиться.

— Вы и на баню не нападете, вы и чертов коринфский бордель не захватите, вы, беспомощные длинноносые суки! Да вы просто чертово дерьмо, и больше ничего! Попробуйте поплыть за нами, и сразу пойдете на дно, как свинец, вы, дерьмовые ваши мозги! Ну, вперед, попробуйте нас поймать! Вперед! Задницы!

Он крутанулся и посмотрел на Ореста, ухмыляясь в сумасшедшем восторге, глаза его пылали горящим, яростным безумием. В темноте Орест не видел солдатских лиц, только смутные тени, замершие на мелководье, все еще верхом. Можно себе представить выражение их лиц.

Аттила снова повернулся туда.

— Неудачники! Недоноски! Подонки! Свиньи поганые! Вы все сгниете в аду! А Рим падет! Мы вернемся, и от вашей паршивой прогнившей империи не останется ничего, кроме лужи крови и горы камней! — Он вытер рот рваным рукавом. — И трахните за меня своего императора, и его сестричку тоже! Трахните его прямо в его тощий куриный зад!

Едва не задохнувшись от безумного хохота, Аттила рухнул на дно лодки. Он откинул голову назад, воздел кулаки к звездам и в последний раз прокричал;

— Су-у-у-уки!

На заре в Аквинк прибыл отряд Палатинских гвардейцев.

— Здесь у вас находится плененный мальчик-гунн, — проскрипел командир с кривым, бесформенным из-за ранения лицом. — Где он?

— Спешьтесь и приветствуйте старшего по званию, как положено! — заорал красный от ярости трибун.

Вместо ответа палатинец протянул пергамент с императорской печатью. Трибун моментально потерял самоуверенность.

— Мальчик-гунн, — повторил палатинец.

— Он… он сбежал… — начал заикаться трибун.

Палатинец недоверчиво посмотрел на него.

— Сбежал? Из пограничного форта?

— У него был сообщник. А зачем он вам был нужен, между прочим?

— Не ваше дело.

Трибун отвернулся к реке, совершенно успокоившись в преддверии неизбежного наказания.

— Он переплыл на ту сторону Дуная, к своему народу.

Палатинец тоже посмотрел на реку и кисло произнес:

— Так. Полагаю, мы больше никогда о нем не услышим.

Трибун заверил его:

— О, вы обязательно о нем услышите.

Палатинец вспомнил все, что говорится о пророчествах умирающих, и вздрогнул под своими блестящими черными доспехами.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ДИКИЕ ЗЕМЛИ

1

Смерть сердца

После трех горьких дней скитаний по широкой равнине Паннонии беглецы отыскали безопасное место для отдыха. Аттила нашел знахарку, которая вправила сломанную кость в ноге Ореста, сердито отругала его и велела не двигать ни единым мускулом две недели. После этого ему разрешалось ходить только с палкой и как можно меньше опираться на больную ногу хотя бы месяц.

К тому времени, как они снова пустились в путь, наступила ранняя весна. Они пришли к длинной горной гряде, которая на языке готов называлась Harvada, на языке гуннов — Kharvadb, а на латинском — Carpathian. Они прошли высокие перевалы этих диких гор в самое цветущее весеннее время, и наконец спустились на бескрайние степные просторы Скифии в марте, когда молодые травы, как и рассказывал Аттила, сверкали зеленью, как грудка зимородка на Днепре.

Они много дней шли по степи, молча, опьяненные ее пустотой, красотой и древним одиночеством. Как-то утром они подошли к одной из медленных извилистых речек этой страны и услышали женщину, которая пела на берегу реки, стирая и раскладывая одежду для просушки на камнях. Она пела песни кочевников на языке гуннов, и Аттила понял, что он уже почти дома.

Мой любимый, как он ездит верхом,

Гордо, как ветер.

Скоро он исчезнет,

Как ветер, как ветер.

Моя любимая, как горделиво она танцует,

Она танцует, как ветер;

Скоро она исчезнет,

Как ветер, как ветер.

Смотри, движется племя,

Прибивая траву, как ветер;

Скоро мы все исчезнем,

Как ветер, как ветер.

Женщина испуганно вздрогнула, когда они ее окликнули, но увидев всего лишь двоих грязных, перепачканных после долгого странствия мальчишек, успокоилась и выслушала их. Она увидела, что один из мальчиков принадлежит ее народу, с татуировками на щеках и хвостом на макушке, который трепал ветер. Мальчик разделся до пояса, как воины племени, и хотя он еще не вышел из мальчишеского возраста, она не смогла не залюбоваться жилистой силой его рук и груди. Она опустила глаза, отвечая ему, как поступила бы в разговоре с мужем или с мужчиной племени, потому что мальчик излучал странную властность. Потом показала пальцем через реку, где в неглубокой долине раскинулись черные кибитки.