Книга Чернь и золото - Адриан Чайковски

Латвок и генерал обменялись долгим взглядом. Тальрик попытался разгадать его смысл, но так и не смог.

— Хорошо, майор. Вы свободны, — сказал наконец полковник, и Тальрик вышел, по-прежнему теряясь в догадках.

31

Еще до рассвета Минну, как солнечный луч, облетела весть о побеге Кимены и смерти Борова. Эти два события, по мнению всех горожан, были связаны напрямую.

В штаб-квартиру Хизеса потянулись связные из других подпольных ячеек — как союзники, так и противники. Они шли к Кимене, единственному человеку, способному объединить их. Ультер, тоже понимавший, что она такая одна, не отважился поднять руку на Деву города: он подпал под ее влияние точно так же, как и все миннцы.

Хизес переходил от одних к другим, пожимая руки, — Таниса видела, что всего приветливее он встречает старых врагов.

Чи думала какую-то свою думу, а Сальма, несмотря на шум и суету, все еще спал. Почти все время в плену, как сказала Чи, он провел связанным и не мог как следует отдохнуть. Представив себе, как он со скрученными за спиной руками всю ночь караулил Чи, Таниса встала и подошла к нему.

Она всегда гордилась собственной независимостью и полагалась только на свои силы. Жизнь, как выяснилось теперь, попросту не вынуждала ее полагаться на кого-то еще. Взять их отношения с Сальмой: он постоянно дразнил ее, а она злилась из-за того, что так и не сумела его охмурить. А Чи? Что уж там отрицать: приятно быть красивее и ловчее своей сестры, которую природа наделила серьезным характером и золотым сердцем.

Лишь когда у нее забрали обоих, Таниса поняла всю меру своей к ним любви. У нее словно часть души отняли вместе с ними. Глядя на спящего Сальму, она видела лицо, которое он никогда не показывал миру. Сон омолодил его лет на пять — а она-то всегда думала, что Сальма старше ее. Отведя темную прядь с его лба, Таниса мысленно пожелала, чтобы ему приснилась свобода.

Она не слышала, как подошел Тизамон, но вдруг почувствовала его у себя за спиной. Мрачен, как обычно — становится ли он другим, когда спит?

— Нам надо поговорить… если ты не против.

Таниса не понимала толком, какие у них теперь отношения. Поединок в подземных туннелях сломал стену между ними, но Тизамон все еще исследовал открывшийся ему новый мир.

Она прошла за ним в уголок, где он разостлал свои одеяла.

— Ты кое-что от меня утаиваешь, — сказал Тизамон и улыбнулся угрюмо, видя ее недоумение. — Ты всем удалась в Атриссу: и красотой, и умом, и бойцовским талантом… но и мое в тебе тоже есть.

— Ты про Наследие? Оно у меня целиком арахнидское. Я не умею летать, и шпор у меня тоже нет.

Его улыбка стала почти веселой.

— Разве Наследие проявляется только наружно? Разве твое сердце не ликует, когда ты бьешься, когда чуешь кровь, когда клинок звенит о клинок?

Эти слова обрушились на нее, как удар.

— Нет!

— Не спорь. Я видел, как ты дерешься. Стойка у тебя арахнидская, но спасает тебя Наследие моей расы — потому ты до сих пор и жива.

Она вспомнила, как стояла в доме Стенвольда над убитым ею злодеем, как дралась с осоидами и бандитами в Геллероне, как пробивала себе дорогу к Сальме и Чи. Подобрать мотив всему этому было нетрудно: самозащита, спасение друзей, уплата долгов — но ее сердце загоралось всякий раз, как она обнажала шпагу, и в жилы ей словно вливали яд. Безумие, овладевавшее ею тогда, делало ее быстрой, смелой, свирепой и помогало убивать с легкостью прожженного игрока, тасующего колоду.

За ее арахнидским лицом таилась мантидская наследственность со своей жаждой крови, верностью клятве, с древними традициями и неувядающей памятью.

Сначала Танисе показалось, что у нее внутри обнаружился рак, но во взгляде Тизамона была гордость — и это чувство тут же прошло.

— Этот клинок тебе не подходит, — заметил он (Таниса позаимствовала у миннцев местный короткий меч, тяжелый и неизящный).

— Все лучше, чем ничего.

Тизамон опустился на колени рядом со своим походным мешком, призвав ее жестом к тому же. Танису пробрала дрожь. Еще не все барьеры рухнули между ними — остался этот, последний.

— Ты уже знаешь, что мы с твоей матерью должны были встретиться в этом городе, — начал он, стараясь не смотреть ей в глаза. — Оба мы лишь недавно узнали, отчего эта встреча так и не состоялась. — Шпоры на руках Тизамона гнулись при каждом жесте. — Между тем я тогда собирался… хотел сделать что-нибудь, что связало бы нас друг с другом. Пожениться мы не могли. У нас это священный обряд: меня скорее убили бы, чем позволили жениться на арахнидке — а у них принято многомужество. Я хотел как-то выразить ей, что она для меня значит. Говорить я, как ты могла заметить, не мастер, поэтому припас ей подарок. — Рука Тизамона задержалась над мешком. — И не смог его выбросить, даже когда она не пришла. Таскал его с собой и каждый раз, уходя, вешал у себя над кроватью — все надеялся, что какой-нибудь вор избавит меня от него. Но этого не случилось. Теперь в этом городе оказалась ты, ее копия, моя кровь… и меч у тебя сломался. Я знаю, ты не веришь в судьбу. — Он впервые посмотрел ей в глаза.

— Нет, не верю.

— Ты выросла у жуканов, среди машин и малопонятных тебе идей. Ты пытаешься думать, как они, но твоя кровь препятствует этому. Мы, мантиды, верим в судьбу и во многое такое, чему жуканы не учат, — и твоя родня со стороны матери тоже верит. Вот она, наша с тобой судьба.

С этими словами он извлек из мешка шпагу в зеленых переливчатых ножнах, окованных не бронзой, как сперва показалось Танисе, а старым золотом. Клинок был короче, чем ее прежний, но тяжелее — она сразу ощутила это, приняв его обеими руками от Тизамона. Гарда, где темная сталь сочеталась с позолотой и зеленой эмалью, изображала не то переплетенные листья, не то надкрылья — Таниса не могла оторвать глаз от ее извивов.

Она хотела вынуть шпагу из ножен, но Тизамон удержал ее.

— Сначала обряд. — Он провел большим пальцем по когтю на головке эфеса, оставив на золоте каплю крови. — Теперь ты. Я не прошу тебя верить, — сказал он, предупреждая протест Танисы, — прошу лишь оказать уважение моей вере.

Она последовала его примеру, ощутив легкую, как при укусе насекомого, боль. Их кровь смешалась у нее на ладони.

— Теперь доставай.

Взявшись за деревянную рукоять, она испытала такое чувство, как будто ее саму пронзили насквозь. Шпага показалась ей живым, только что пробужденным от сна существом — а выйдя из ножен, не оставила места ничему, кроме восхищенного любования.

Клинок был выкован словно и не из стали, а из какого-то темного матового металла вроде свинца. Кроме того, он оказался шире, чем предполагала Таниса, и сужался только к концу. Точно незнакомое животное, которое не знает еще ее запаха, которое только предстоит приручить.

— Старинная вещь, — медленно произнесла девушка.