Книга Сердце Мириаля - Мэгги Фьюри

Он шел сосновым лесом, одинокий серый силуэт в ночной тьме, и мысли его были далеки от леденящего ветра и укутанных снегом сосен. Отогнав бессмысленный гнев, Блейд опять размышлял о загадке дракена и его всадницы с удивительно знакомым лицом.

Он шел, не замечая, как идет, находя дорогу при помощи отточенного годами чутья, шел, не видя вырастающих на пути стволов, хрустящего под ногами подлеска, обрывов и ям, которые он огибал благодаря кошачьему умению видеть в темноте. Все его внимание сосредоточилось на загадочном явлении существа из прошлой жизни, явлении, которое пробудило в нем бездну воспоминаний о немыслимо далеком и недоступном крае. С большим трудом, но Блейду все же удавалось думать исключительно о дракене — и тем самым притворяться, что он забыл его всадницу, хрупкую темноволосую девушку с пронзительно-серыми глазами и лицом из его прошлого.

К тому времени, когда Блейд вернулся в дом старой наемницы, он устал и вымотался, как не уставал уже давно. Проверив стражу Заваля — пленник то ли спал, то ли впал в беспамятство, а Блейду сейчас на него в любом случае было наплевать, — командир Мечей Божьих отправился прямиком в свою комнату на продутом сквозняками чердаке.

Там, лежа на кровати, он наконец обрел покой и одиночество, необходимые для путешествия в прошлое — на двадцать с лишним лет назад, когда он носил иное имя в ином краю, когда был моложе, глупей и доверчивей… и готовился к смерти.

Последний закат старанием стихий выдался просто необыкновенный. С высоты Приливной башни казалось, что солнце медленно тонет в недрах облака, нависшего над Верхним озером, отчего зыбкий сумрачный саван обернулся огненно-алой мантией, достойной самого придирчивого короля. Что за превосходное и пышное прощанье с приговоренным к смерти, с горечью подумал Аморн. Только такой закат и заставит меня пожалеть о том, что я больше никогда не увижу, как заходит растреклятое солнце. Последний рассвет — вот и все, что мне осталось… если, конечно, мне позволят перед казнью увидеть свет зари.

По крайней мере ему наконец удалось причинить Кергорну и его подобострастной клике-изрядные неудобства. Поскольку в Гендивале не было никакого строения, даже отдаленно напоминавшего тюрьму, чародеям пришлось выставить из Приливной башни Слушателей и поместить в ней арестованного, приставив к единственному выходу такую многочисленную охрану, что через нее не пробился бы и разъяренный дракен. Впрочем, в том, что Аморн оказался заключен именно в Приливной башне, были определенные преимущества. Просторная открытая галерея вела в круглую комнату наверху башни. Окна комнаты выходили на все четыре стороны света, так что на тюремную камеру она была мало похожа. Поскольку обычно здесь находились группы Слушателей, денно и нощно державших свой разум открытым для самых слабых телепатических посланий, комната была на редкость теплой и уютной — огромный камин, плотная занавеска на дверном проеме, чтобы не допустить сквозняков, тяжелые бархатные завесы на резных каменных стенах, мягкий ковер на полу, стол, мягкие кресла и кушетки для отдыха.

Аморн мрачно подумал, что Кергорн вряд ли видел когда-нибудь, как обставлена эта комната. Иначе бы он, верно, содрал со стен бархатные завесы и выкинул прочь кресла и кушетки, чтобы пленник спал на голом каменном полу. По счастью, башня узкая и высокая, а наверх ведет причудливо вьющаяся винтовая лестница. Кергорн со своими копытами и неуклюжим конским телом вряд ли сумел бы вскарабкаться по такой лестнице. По крайней мере Аморн здесь избавлен от унизительных выходок архимага — тем лучше, если вспомнить все его добродетельные речи об избавлении несчастных обитателей сего мира от их врожденного стремления к самоуничтожению.

Когда солнце тихо угасло в облаке и в долину бесшумно вползли сумерки, Аморн отвернулся от окна, подбросил дров в камин и зажег свечи на столе. Ужин ему принесли уже давно, и теперь он, сняв крышки с блюд, обнаружил суп, копченую форель, жареную гусятину с овощами и на десерт — вымоченные в вине лесные ягоды и щедрый ломоть местного сыра. Аморн принялся за еду. По давней, как мир, традиции последний ужин приговоренного был настоящим пиршеством, и он не видел смысла в том, чтобы все эти яства пропали втуне. Кроме того, хотя будущее виделось Аморну недолгим и мрачным, он все же окончательно не потерял надежду. Казалось непостижимым, что ему суждено умереть, и так, он знал, будет до самой последней минуты его существования. Если каким-то чудом ему этой ночью удастся бежать или же его, вопреки всему, спасут, ему не придется удирать отсюда на пустой желудок.

Аморн громко рассмеялся над собственной глупостью. Приговоренный к смерти на заре все еще думает о еде и бегстве! Что ж, быть может, такое происходит со всеми в их последние часы. Он отхлебнул превосходного вина, дивясь тому, что кто-то решил угостить такой ценностью человека, осужденного на смерть. Пожав плечами, Аморн поднял чашу за Авеолу — единственную, кто действительно понимала и любила его. О чем сейчас думает она? Если эта башня — единственная тюрьма во всем Гендивале, куда же поместил ее Кергорн? Из чистой жестокости Авеолу сегодня вынудили смотреть на его окончательное унижение. Аморн почти не запомнил сцену суда — лишь окаменевшее, бледное как смерть лицо Авеолы в оправе иссиня-черных волос. Хотя ее хрупкие плечи ссутулились под тяжестью беды, в глазах ее сверкали гневные искры, загасить которые не мог никто — ни ее собратья-чародеи, ни даже сам Кергорн.

Суд проходил на берегу мрачного Верхнего озера, чьи ледяные бездонные воды были так же угрюмы, как вечное облако, нависшее над кольцом прибрежных скал и черными кронами сосен. Аморн подумал, что этот зловещий пейзаж как нельзя лучше подходит для такого события. К тому же все собрания Совета, посвященные делам наивысшей важности, проходили на открытом воздухе, поскольку большинство чародеев не принадлежало к человеческой расе. Одни были чересчур велики, чтобы поместиться в самом просторном здании, другие — афанки и прочие обитатели вод — попросту не могли покидать свою родную стихию.

Так много глаз смотрели на Аморна — с берега, из воды, из крон деревьев, из сумеречного воздуха над скалами. Афанк колыхался в воде, высоко подняв голову, и его длинная черно-зеленая грива струилась вдоль гибкой блестящей шеи; он был суров и печален. Хотя селки и дельфины не осмелились подняться так высоко вверх по пресной воде, на отмели возлежали несколько добарков — круглые, поросшие мехом лица, в ярких темных глазах ни тени обычного лукавого веселья.

На глубине, держась на приличном расстоянии от берега, покачивалась нереида — единственная из этого народца, кому Кергорн позволил присутствовать на суде. Хотя архимаг, как и многие существа, дышащие воздухом, испытывал к нереидам только страх и презрение, сейчас даже ее бледное, заостренное, нечеловеческое лицо окаменело в ледяном неодобрении. Для такого случая она приглушила свой манящий голос, и разум ее в кои-то веки был занят чем-то иным, кроме как заманивать жителей земли под воду, на верную смерть, дабы утолить свою ненасытную похоть.

Кентавры, стоявшие на берегу — подруга Кергорна и их сын и дочь, — взирали на Аморна с неподдельной ненавистью, за что он не мог их винить. Хвала провидению, что нечеловеческие, хитиновые физиономии георнов и альвов не могли изменять выражения… хотя багровый блеск в глазах георна и свернувшиеся спиралью усики двоих крупных альвов были недвусмысленным признаком враждебности.