Книга Харбинский экспресс - Андрей Орлов

Все, дескать, в жизни этим вопросом определяется. Очень сия версия мне тогда приглянулась. Вот и назвал кота в честь ее основателя. Тем более что по кошачьей части он оказался большущий ходок. Кот, разумеется. Про немца не знаю.

— Кто ж тот основатель? — спросил Павел Романович, уже догадываясь, что услышит в ответ.

— Некий Фрейдус… Кажется, так. А имя у него — Зигмунд. Так что Зиги — вариант сокращенный, можно сказать — ласкательный.

Взгляд у ротмистра сделался задумчивым, словно имя Зиги навеяло ему некую мысль. Потом он сказал:

— Вы бы, доктор, сходили в соседний пульман, проведали мадемуазель Дроздову. Что ни говори — а наш боевой товарищ.

Павел Романович и сам собирался, да решил, что час слишком поздний.

— Пожалуй, теперь неудобно. Ночь. Лучше завтра.

Ротмистр посмотрел испытующе, в глазах — чертики запрыгали.

— Милосердие нельзя откладывать на потом. В конце концов, чем вы рискуете? Постучитесь в купе, спросите, не надобно ли чего. И ретируетесь. Глядите, а то я сам пойду.

Павел Романович молча поднялся. Чувствовал он себя очень неловко.

Вышел за дверь, двинулся по шаткому вагонному коридору.

Сердце отчего-то вдруг застучало, во рту — пересохло. Павел Романович и подумать не мог, что сохранил способность к подобным переживаниям. Впрочем, будем честны: Анна Николаевна ему чрезвычайно нравилась. Как прежде только две женщины. Первая — Наденька Глинская, руки которой он когда-то собирался просить серьезнейшим образом. Это было очень давно. А вторая — та молодая баба из Березовки, погибшая злой смертью вместе со своим мальчиком. С тех пор никто его сердца не волновал. Конечно, жил Павел Романович не монахом, но все любовные приключения происходили так… случаем.

И вот сейчас…

Постучал он не сразу. Занес руку, да и замер. Прислушался — не раздастся ли сонное дыхание? Тогда и беспокоить нечего.

Не раздалось.

Постучал в дверь: не слишком сильно, но и не так, чтоб робко.

Анна Николаевна, оказывается, не спала.

Распахнула дверь, сказала:

— Проходите. — И сама села к окну. — Садитесь. Я так и думала, что вы придете.

— Почему?

— Да я о вас вспоминала.

— Приятно слышать.

— Это не комплимент. А потому, что, еще когда по лесу шли, все хотела спросить. Но не собралась, дыхания не было говорить…

— Спросите теперь.

— Теперь забыла. Представляете? Ужасно глупо. Никак не вспомнить…

Павел Романович пожал плечами.

— Такое случается. Ничего, потом вспомните. Если действительно важное.

Анна Николаевна вздохнула.

— А вам тоже не спится?

— Не спится, — признался Павел Романович.

— Вот и мне. Глаза слипаются, а уснуть не могу. Только задремлю и тут враз просыпаюсь, как от толчка. И все думаю, думаю… Поверить не могу, что это на самом деле случилось.

— Это вы про «Самсон»? — спросил Павел Романович, радуясь, что разговор завязался сам собой и нет необходимости задавать вопросы формально.

— Не только. Да и «Самсон», конечно! На нем столько людей было… Считаете, они все погибли?

— Полагаю, так, — сумрачно ответил Дохтуров.

— Да, наверно. Не могу без слез вспоминать — они все были такие милые. Веселые! Кому они помешали? Ведь дети и женщины!

Павел Романович промолчал. Ему сделалось холодно.

Но Анна Николаевна поняла это молчание по-своему.

— Ну да, конечно, были там и военные… Но, по-моему, среди них ни одного действительно важного чина. Или… — она вдруг запнулась, — или нас просто хотели ограбить?

— Второе более вероятно, — сказал Павел Романович.

«Раз она не помнит о кольях, — подумал он, — не стоит и говорить. Это у нее произошло психическое вытеснение, согласно новомодной теории герра Фрейда. А коли так, зачем напоминать? Пусть думает — ограбление. Психическое здоровье важнее правды».

— А тот полковник… Он был ваш знакомый? — спросил он.

— Василий Антонович? Что вы! Он у генерала Хорвата служит где-то по интендантской части. То есть служил…

Глаза у Анны Николаевны заблестели.

— Его супруга, Екатерина Ивановна, дружна с моей матушкой. У нас теперь плохо со средствами, и мама ее обшивает… Екатерина Ивановна очень добра, она и своим знакомым маму рекомендует, так что есть заказы…

— А ваш отец?

— Он пока что не с нами. Мы ведь жили до войны в Петербурге, на Стремянной. Вы в Петербурге прежде бывали?

— Я тоже там жил.

— О, извините. А мне показалось, будто вы москвич. У вас выговор московский.

— Верно, — сказал Дохтуров. — Выговор у меня точно московский. Я ведь в Белокаменной родился. А после университета перебрался в столицу.

— Вы — доктор?

— Да.

— А вы где жили?

— На Малой Посадской.

— О, я там поблизости часто бывала. В Народном доме и в Александровском парке. А еще, знаете, мы с подругой возле дома Кшесинской любили гулять. Представляли себя балеринами. Глупо, конечно.

— Так что с вашим отцом? — напомнил Павел Романович.

— Он служил по почтовому ведомству. Глаза были очень больные, но на войну все равно взяли, правда, оставили при штабе. Он нам часто писал. А потом попал в плен, вместе со всем штабом…

— И больше вы писем не получали, — закончил за нее Дохтуров.

— Нет! То есть да, получали. Правда, не скоро, мама уж хотела заупокойную заказать. А я отговорила — все-таки неизвестно, может, жив наш папа. Тогда грех! А на Святки мы письмо получили. Вот счастье-то было! Живой, из плена выбрался и будет к нам сюда добираться.

— Да как же письмо вас нашло?

— Привез один знакомый, с оказией. Он к нам на петербургскую квартиру заходил. Папа писал на тот адрес. Папа не знал ведь, что мы от большевиков вон куда убежали. А знакомый — знал.

— Наверное, ваш сердечный друг? — спросил Павел Романович. И сразу же понял, что угадал.

— Мы дружили… Он сюда в эвакуацию поехал из-за меня. А месяц назад его убили…

— Кто?

— Красные. В Чите, он туда по делам ездил. Мне рассказали, из-за сапог.

Повисла пауза.

А потом Анна Николаевна вдруг сказала:

— Вы думаете, я дурочка? Думаете, забыла, для кого они колья готовили? Я все помню! И я бы сама их посадила на колья, вот так! А первым порядком — ту бабу в платке, что у них всем заправляла. Я как ее увидала, так и подумала, что она и есть самая настоящая вавилонская…