Книга Полнолуние - Александр Горский

«Поздравляю с сыном! Кило девятьсот. Будем отъедаться». Инга перечитала только что отправленное сообщение и слабо улыбнулась. Скользнувшая вниз рука выронила смартфон на простыню. Измученный организм просил только об одном — скорее уснуть. Пусть ненадолго, хоть на полчасика. Уснуть, прийти в себя, набраться сил. Ведь сил еще потребуется очень много. Но это ничего, она справится, ведь теперь все станет еще лучше, чем было раньше. Теперь их трое. Она, Ринат и Малыш… Они ведь даже не успели решить, как назовут Малыша. Хотя, конечно, варианты были. Ей, например, нравится имя Олег. И звучит красиво, и опять же в честь деда. Олег… Олежка…

— Молодец, Олежка!

С трудом запихав тяжеленное, с ног до головы перемотанное скотчем, тело в багажник, Аркадий Викторович захлопнул заднюю дверь автомобиля и, тяжело дыша, опустился на корточки. Олег стоял рядом, обессиленно прислонившись к висящему на двери багажника кожуху запасного колеса. Зачерпнув обеими руками полную пригоршню снега, Кноль энергично растер пышущее жаром лицо и тут же почувствовал, как к нему возвращается способность ясно мыслить. Стряхнув с пальцев остатки ледяной жижи, он бросил беглый взгляды на часы. Время, как всегда, диктует свои правила. Если оно способно двигаться вперед без остановки, значит, и тот, кто хочет в этой гонке быть победителем, должен действовать также энергично.

— Садимся. — Кноль энергично распрямился и тут же болезненно поморщился, почувствовав, как что-то хрустнуло в уже давно беспокоившем его левом колене. — Отдыхать после будем.

Молча кивнув, Олег занял свое место на заднем сиденье внедорожника.

— Где Алина? — вновь оглушительно рявкнул Зубарев, не получив ответа на первый вопрос. — Вы что, всем семейством собрались в молчанку играть? Думаете, я здесь проорусь как следует, а потом оралка у меня подустанет, так я и пойду на все четыре стороны?

Кулак оперативника мелькнул в воздухе и замер в считаных сантиметрах от лица Борискина-старшего, демонстрируя сконструированную в полете увесистую фигу.

— Вот это ты видел? — уточнил Зубарев. — Вы что, решили, что я вас голосом брать буду? Да на вас уже доказухи столько, что вы можете всю оставшуюся жизнь в молчанку играть. Улик, если стопочкой сложить, до луны хватит.

— Я и при прошлом визите обратил внимание на некоторую вашу неадекватность, — Михаил Анатольевич смотрел куда-то себе под ноги, и все же сомнений в том, что он обращается именно к оперативнику, ни у кого не было, — а сейчас у меня стойкое впечатление, что вы окончательно из ума выжили. Какие улики, вы, вообще, о чем говорите?

— А я расскажу, — обрадовался началу диалога оперативник, — я вам обоим все расскажу. Может, у вас тогда в голове чего-нибудь прояснится — поймете, что вам в молчанку сколько ни играй, все равно проиграете.

— Мы вас с глубоким вниманием готовы выслушать, — проскрипел Борискин, бросив короткий взгляд на застывшего рядом сына.

— Вот и слушайте, — кивнул Вадим, начав мерить шагами расстояние от кресла до ближайшей стены, — факт знакомства с Кнолями вы, естественно, отрицать не будете.

— Не будем, — криво усмехнулся Михаил Анатольевич.

— Вы работаете с полковником, да не кем-нибудь, а замом, а ваш сынулька тихой сапой крутит шашни с его дочерью. Улавливаете?

— Что именно мы должны уловить? — хмуро бросил Борискин. — То, что вы уже весь ковер затоптали?

— То, милый мой, что вы оба входите в ближний круг знакомств и у отца, и у дочери, а значит, у вас вполне могли быть конфликты, а следовательно, и мотивы для преступления.

— Думается, в таком случае вам надо задержать всех старших офицеров колонии. — Борискин по-прежнему держался невозмутимо, а его сын все больше становился похож на мраморное изваяние, столь же бледное, сколь и неподвижное.

— Вот только Алина Кноль не приходила домой ни к кому из старших офицеров в день своей смерти. А к тебе, милый мой, приходила. Приходила, конечно, к сынульке, но ведь дом-то твой.

— Если, по-вашему, это что-то доказывает, то я начинаю понимать, почему у нас в колонии постоянно полная загрузка. — Губы Борискина искривились в презрительной усмешке.

— И, придя к тебе домой, — продолжил Вадим, — она что-то узнала от твоего сына. Узнала такое, что так спешно покинула твой дом, что даже забыла напульсник, который она почти не снимала вот уже два месяца.

— Ну, раз забыла, значит, снимала, — ухмыльнулся Михаил Анатольевич. — А потом она торопилась на занятия у репетитора, вот впопыхах и оставила.

— Вот именно, на занятия, — кивнул Зубарев, — только какие занятия, милый мой? Пианино! В клавиши пальцами тыкать! И никак этим самым делом ей без напульсника не получалось заниматься. Ну, может, и получалось, только результат был так себе, да и рука сильно болела. Ты, если мне не веришь, у сынульки своего спроси, а то он вон сидит бледненький, того и гляди язык проглотит. Что, Димасик, — оперативник навис над застывшим, словно в забытьи, подростком, — правильно я говорю?

— Что? — Дима непонимающе смотрел на Зубарева.

— Я говорю, рука у Алины болела сильно, — Вадим разговаривал с подростком в той странной манере, в какой зачастую обращаются к слабослышащим или иностранцам, — громко, делая после каждого слова внушительные паузы, — больно ей без повязки играть было. Верно?

— Верно. — Кадык на тонкой шее судорожно дернулся.

— Ну, вот видишь, — обрадовался Зубарев, вновь переключаясь на старшего Борискина, — еще одна улика в копилочку. Каждая вроде малюсенькая, но ведь суд у нас как судит?

Не дожидаясь ответа, оперативник выпятил грудь и назидательно произнес:

— Суд у нас судит по совокупности собранных доказательств. По совокупности, милый мой, улавливаешь?

— Доказательств чего? — Выстроенную Борискиным плотину невозмутимости, наконец, прорвало, и его возмущение вновь выплеснулось наружу. — Что вы пытаетесь доказать? Что дети дружили? Что мой сын был влюблен в эту девочку? Какое все это имеет отношение к тому, что Алина исчезла?

— Отличный вопрос, — нисколько не смутился Зубарев, — и, чтобы на него ответить, мы переходим к самой замечательной улике, можно сказать, жемчужине нашей коллекции — свидетельским показаниям.

— Ах, у вас еще есть и свидетели, — Борискин попытался изобразить саркастичную улыбку, но, поскольку левая половина его лица начала подергиваться от волнения, результат этой попытки вряд ли мог порадовать самого Михаила Анатольевича, если бы только кто-то догадался в этот момент поднести к его лицу зеркало, — и что же за люди, хотелось бы мне узнать? Где вы их ухитрились выкопать?

— Ну, копать еще пока нужды не было, — усмехнулся оперативник, — вот как вы признаетесь, так, чувствую, и придется за лопаты браться. Ну а кто они такие, это вы малость позже узнаете, когда дело до очной ставки дойдет. А сейчас я вам пока кратенько обрисую, что эти добрые люди мне поведали.

Усевшись в кресло, Илья предоставил Зубареву возможность высказать все, что тот считал необходимым, а сам, пользуясь представившейся возможностью, внимательно вглядывался в лица отца и сына Борискиных, пытаясь, впрочем, пока совершенно безрезультатно, уловить в них хотя бы легкий намек на признание вины. Застывшее в оцепенении лицо подростка не выражало ничего, кроме ужаса, в то время как Борискин-старший все больше наливался совершенно искренним возмущением от всего происходящего.