Книга Государево дело - Иван Оченков

– О, семейка! А сами Бремен и Любек?

– Бремен, Любек, Гамбург, Гослар, Мюльгаузен и прочие имперские города совершенно независимы и подчиняются только императору, ну и своим магистратам, разумеется.

– А Брауншвейг?

– Сам город, как, надеюсь, вам известно, после изгнания Вельфов является вольным и не имеет сеньора. Имперским он, впрочем, так и не стал, а потому предшественники моего мужа неоднократно пытались вновь подчинить его себе, но пока безуспешно. Что же касается самого герцогства, то оно формально разделено на четыре части: Целле, Грубенгаген, Каленберг и Вольфенбюттель. В последнем, а также в Грубенгагене правит мой муж Август. В Каленберге и прочих владениях – его брат, Юлий Эрнст[104].

– А почему их не объединить?

– Господи, вы и об этом забыли! В отличие от имперского рейхстага, где голоса подвластных земель суммируются, в округах действует принцип: один сеньор – один голос. Если крупные владетели присоединяют к себе мелкое, его голос не прибавляется к новому сюзерену, а обнуляется. Именно поэтому они стараются усадить на эти крохотные троны своих отпрысков или братьев.

– Что делает? – переспросил я. – Обнуляется?

– Именно, а что вас удивляет?

– Ничего-ничего, милый обычай.

– Я тоже так думаю. Но продолжим. Последним по списку, но не по значению будет герцогство Саксен-Лауэнбург. Правит в нем герцог Август – потомок некогда могущественного и многочисленного рода Асканиев. Надо сказать, что многочисленность этот род сохранил, а вот могущество в значительной степени утратил. Кстати, его мать Маргарита и мой отец Богуслав Тринадцатый – родные брат и сестра.

– Так герцог мне почти что дядюшка?

– Двоюродный.

– Как интересно. Еще есть крупные игроки?

– Ну, как не быть! Гогенцоллерны и Виттельсбахи.

– А они-то каким боком?

– Все просто. Маркграф Кристиан Вильгельм еще двадцать лет назад получил титул светского архиепископа Магдебурга. Император его не утвердил, но тем не менее маркграфы Бранденбургские считают своим правом лезть в дела нашего округа.

– Кто бы сомневался! А баварцы?

– Примерно то же самое. Фердинанд Баварский является архиепископом в Гильдсгейме, правда, на сей раз признанным и императором, и местными.

– А он, случайно, не католик?

– Ну что вы, ваше величество. Ни малейшей случайности в этом нет, поскольку он действительно добрый католик и ярый сторонник Габсбургов.

– В протестантском княжестве?

– А с чего вы взяли, что оно чисто протестантское? Там весьма много католиков и даже монастыри до сих пор не секуляризированы.

– Какое упущение… А что за монастыри?

– Иезуитские и капуцинов, насколько я помню. А это имеет значение?

– Как знать. Хотя я интересовался, мужские они или женские.

– Боже правый, и это государь такой огромной и великой страны, как Русское царство! И как вас только терпят ваши подданные?

– Все просто, матушка. До меня в России была Смута, развал, можно сказать, лихие времена. При мне, несмотря ни на что, – стабильность. Люди это ценят.

– Мы, немцы, тоже ценим стабильность. А потому очень мало кто поддерживает притязания Фридриха Пфальцского на трон Богемии. Можно даже сказать, что общее мнение на стороне императора.

– Что же, с князьями все ясно, но что обо всем этом думают в городах?

– То же самое, сын мой. Представители нобилитета полагают императора гарантом их прав и вольностей, а потому не торопятся вступаться за единоверцев. Низы настроены более решительно, но их мнение мало кого интересует.

– Кто представляет интересы императора на этом съезде?

– Граф Хотек.

– Где-то я слышал это имя…

– Немудрено. Он давно на службе у Фердинанда и часто выполняет щекотливые поручения своего сюзерена.

– Не этот ли достойный муж был послом к королю Сигизмунду пару лет назад?

– Да.

– Последний вопрос, матушка. Могу ли я рассчитывать на поддержку вашего супруга и его брата?

– Нет! – отрезала помрачневшая герцогиня.

– Так категорично?

– Увы, сын мой. И Август и Юлий Эрнст – сторонники нейтралитета, а у вашего величества репутация удачливого военного вождя, а потому в ваше миролюбие никто не поверит. К тому же…

Последние слова матери, сказанные с неприкрытой горечью, заставили меня насторожиться, и я счел нужным переспросить:

– К тому же что?

– К тому же вы – мой сын.

– И с каких пор это стало проблемой?

– С тех самых, когда в младенческом возрасте умер ваш брат Генрих Август. Моему мужу нужны наследники, а я так и не сумела дать их ему. И теперь он с нетерпением ждет, когда я освобожу его…

– Это ужасно.

– Нет, сын мой. Это – жизнь.

– Поэтому вы так привязались к Марии Агнессе?

– Вполне возможно. Ваша дочь – чудо, впрочем, вы ведь и сами могли в этом убедиться…

– Это да. Впрочем, у нас не было времени пообщаться как следует. Я не принадлежу себе. Иногда мне кажется, что я имею свободы не намного больше, чем гребец, прикованный к веслу на галере.

– Ну-ну. – Губы Клары Марии скривились в легкой усмешке. – Где-то я это уже слышала. Впрочем, хватит о делах. Соблаговолите кликнуть моих слуг, мне надо отдать распоряжения о размещении вас и вашей свиты.

– А вот это очень кстати, – кивнул я. – Нам нужно привести себя в порядок, чтобы произвести должное впечатление на участников съезда.

На следующий день после небольшого отдыха мы выступили в Брауншвейг, благо до него от Вольфенбюттеля не более двадцати верст, а по распоряжению матушки нам дали свежих лошадей из герцогских конюшен. В общем, до города мы добрались довольно быстро, немало озадачив своим видом и количеством городскую стражу.

– Кто вы такие? – настороженно поинтересовался из-под шлема командовавший ею капрал.

– Князь-епископ Шверина пожелал посетить съезд, – важно объявил ему с козел кучер Ульриха Датского.

– Что-то свита у вашего епископа великовата, – хмыкнул тот, окидывая взглядом следующую за каретой кавалькаду из моих рынд и ратников Михальского. – А эти кто, поляки?

– Тебе не все ли равно? – огрызнулся тот.

– Вы что-то имеете против поляков? – спросил я, выезжая вперед.

– Ничего, ваша милость, кроме того, что они паписты и еретики, – пожал плечами старый служака. – Хотя с этим съездом в наш город кто только не приехал. Прямо как на Ноевом ковчеге – всякой твари по паре! Теперь вот еще и пшеки. Ладно уж, проезжайте.