Книга Очень странные увлечения Ноя Гипнотика - Дэвид Арнольд

99. как раз вовремя

Три дня спустя в моем почтовом ящике [e-mail] появляется письмо с адресом [e-mail]. Письмо короткое. Четыре слова. Я перечитываю его два раза, кладу телефон на стол и гляжу в окно.

– Здравствуйте, – сказал я, не зная, как начать.

– Ты кто такой? – задал он разумный вопрос.

– Я Ной. – Я поднял кота: – А это Бонкерс.

Старик проявлял нетерпение – ему хотелось вернуться к прогулке. Я старался забыть, что это мистер Элам, старался забыть все то, что я, как мне казалось, знал о нем.

– Послушайте, – сказал я, – понимаю, выглядит странно и мы с вами не знакомы. Но я подумал, может, вы захотите взять кота.

– Мне не в чем его нести, – возразил он, будто это было единственное препятствие.

– Я донесу.

Старик кивнул и зашагал снова, а я за ним. Мы прошли мимо Алана и Вэл, сидевших на капоте моей машины на заправке. Они как бы улыбнулись и как бы покачали головами, а я как бы пожал плечами, будто событие выглядело слишком нелепым, чтобы подобрать к нему определенный жест. Я прошел за стариком до небольшого здания в нескольких кварталах отсюда – вообще не похожего на уютную гостиницу – и снова отогнал чувство грусти, которая посещала меня каждый раз, когда реальность не совпадала с моим прежним опытом. Старик покопался в кармане в поисках ключа, открыл дверь, шагнул внутрь. Он повесил трость на стену, потом потянулся за котом.

– Спасибо, – сказал он.

– Пожалуйста. И еще, если вы не против, я хотел бы вас иногда навещать.

Старик с минуту молчал, потом указал на свой зоб:

– Об этом я не буду говорить.

– Согласен.

Он ласково погладил кота и сказал:

– Ничего не понимаю.

– Просто… я вижу вас каждый день. По дороге в школу и по дороге домой. Вижу, как вы идете. И вы всегда один. Я не говорю, что это плохо. Может, вам нравится одиночество. Но вот что мне пришло в голову: вдруг вы думаете, будто в целом мире никто вас по-настоящему не видит? Мне самому иногда тоже кажется, что меня никто не видит. И я хочу вас заверить: на самом деле это не так. Вас видят. И если вы захотите рассказать мне о своей жизни, или просто поговорить, или еще что… я тут.

Бонкерс замурлыкал, и старик сказал:

– Ясно.

Я видел, что он все еще пытается разобраться что к чему, но глаза у него, похоже, были на мокром месте, поэтому я улыбнулся ему и потрепал Бонкерса по голове.

– Может, тогда зайдешь завтра? – спросил старик.

– Обязательно.

На следующий день после школы я постучался к нему в дверь, он открыл и прямо с порога спросил:

– Что ты хочешь узнать?

Я снимаю с полки Уитмена, листаю, нахожу поэму «О теле электрическом я пою». Просто замечательно, что исчезающая женщина использовала ее название в качестве адреса, ведь я-то ассоциировал ее видео с медленным распадом физического тела, а она, возможно, воспевала его электричество. «О тело мое! Я не покину подобье твое»[41], – пишет Уитмен, и я начинаю подозревать заговор: не иначе как мои странные влечения скооперировались, желая напомнить мне, что мир одновременно очень реален и полон реальной магии.

Я перечитываю письмо от [e-mail]: «Что ты хочешь узнать?»

100. прекрасный участок земли

– Не знаю, – говорю я, и это чистая правда. Мама и папа молчат, только смотрят на меня, но я не могу встретиться с ними взглядом, поэтому продолжаю говорить дальше: – Я не знаю, чего хочу. Я не знаю про следующий год или про следующее десятилетие. – Мне легко и просто, мозги прочищаются, душа освобождается. – И спина у меня не болит, травмы не было, я вас обманул, простите. Лучше бы я не врал…

Родители по-прежнему молчат.

– Не уверен, что мне вообще нравилось плавание, как всем вокруг казалось. Вот как с твоей сладкой картошкой, пап. В детстве я однажды съел порцию, даже не задумываясь. Но дальше ты каждый раз наваливал мне ее на тарелку и думал: «Я же знаю, как Ною нравится моя сладкая картошка», а на самом-то деле мне она не особо нравилась. Так что, возможно, я все-таки пойду в институт. И возможно, буду заниматься плаванием. А возможно, не буду. Я не знаю. Но давать обещания? Вы действительно хотите меня заставить? Тогда я вообще свалю в Европу. Вот ляжете спать однажды, проснетесь утром, а меня уже нет…

Мама с папой все еще хранят молчание, что несколько обескураживает, но зато они и не пытаются меня урезонить, хотя завелся я не на шутку.

– Вы вечно твердите, будто я могу рассказывать вам что угодно. Вот и получайте. Я вам рассказал что угодно. На самом деле, рассказал абсолютно все.

Папа начинает плакать, потому что как же иначе.

– Я буду делать ошибки, – продолжаю я, – но это будут мои ошибки. Договорились?

Они кивают, и теперь мы втроем обнимаемся, и я вдруг вспоминаю, как мы жили раньше, много лет назад, когда я был маленьким, еще до рождения Пенни. И хотя теперь я не могу представить нашу семью без нее, было нечто особенное в нашей тогдашней троице, нечто неразделимое и магическое, и, что бы это ни было, оно сейчас здесь. Объятия заканчиваются, я выхожу из кухни и бросаю последний взгляд на родителей, которые лучезарно улыбаются друг другу. Они по-прежнему в слезах, но все-таки улыбаются, и я понимаю: какой бы неразделимой и магической ни казалась наша троица, у мамы с папы уже была своя жизнь, когда я даже еще не появился.

И мне представляется прекрасный пустой участок земли. А потом люди что-нибудь там строят, пусть даже сарай, и держат в этом сарае животных, и однажды в том же сарае их сын или дочь сочетается браком, и старики, которые построили сарай, оглядывают его с любовью. Ведь они помнят, как тут было пусто, и хотя эта пустота была прекрасна, они думают и о животных, которым сарай служил домом, и о своих детях, которые никогда не забудут, как поженились здесь, и старики очень рады, просто счастливы, что когда-то построили этот сарай.