Книга Соната незабудки - Санта Монтефиоре

Повариха вернулась к черному пушечному ядру и вспомнила указания сеньоры Форрестер. Завтра Рождество, и этот самый «пудинг» они собирались съесть!

Алисия и Леонора проснулись на рассвете. Как они обрадовались, увидев тяжелые чулки, подвешенные у изголовья своих кроватей! Леонора в обнимку с Потрепанным Кроликом уселась поудобнее и подтянула большой шерстяной чулок к себе, чтобы получше его рассмотреть. Алисия вытряхнула содержимое своего на кровать и вознамерилась развернуть подарки.

— Еще нельзя открывать! — в ужасе воскликнула Леонора. — Мы должны развернуть подарки у мамы с папой на кровати.

— Я открою только один, — ответила ей сестра, отбрасывая обертку на пол. — Обруч для волос, — поморщилась она. — Мне кажется, это больше подошло бы тебе!

— Тебе разве не нравится?

— Мама могла бы подыскать что-нибудь получше, чем обруч.

Леонора была разочарована тем, что Алисия не хочет участвовать в этой игре «в сказку». Она прекрасно знала, что Санта-Клауса не существует и что чулки ночью повесил отец. Но ей очень нравилась эта чудесная традиция и хотелось ненадолго снова стать маленькой и не знать правды. Алисии же казалось, что всем этим мелочам придают слишком много значения.

— Я вообще не понимаю, зачем они устраивают всю эту показуху, ведь мы уже взрослые, — посетовала она.

— Потому что им так приятнее, — парировала Леонора.

— Значит, чтобы им было приятно, мы должны прикидываться, будто ничего не понимаем?

— Да.

— По-моему, это глупость, — фыркнула она. — Но есть одна-единственная причина, по которой я это сделаю.

— И какая же?

— Если мы дадим им понять, что все знаем, они вообще перестанут вешать эти чулки. А подарки я люблю.

— Но не обручи для волос!

— Ну, подумаешь, один раз промахнулись. Будет еще много других подарков. Который там час? Уже можно пойти к ним в спальню и разбудить их? Светает…

На часах было шесть утра. Солнце уже взошло, украсив небосвод полосами золотисто-медового цвета. Птицы на деревьях старались в полной мере насладиться свежестью утреннего воздуха, пока жара и влажность, характерные для разгара лета, не вынудят их искать убежища среди листвы. Одри лежала рядом с мужем. Она попросила его вернуться, чтобы создать для детей видимость благополучия. Сесил был благодарен за приглашение возвратиться на супружеское ложе. Он надеялся, что к тому времени, как близняшкам придет пора отправляться в школу, привычка укоренится, и ему будет позволено оставаться на ночь. В глубине души Одри знала, что дети ничего бы не заподозрили, найди они отца спящим в гардеробной. Он часто ложился там, а она всегда могла оправдаться тем, что его храп мешает ей заснуть. На самом деле Одри позвала его назад, чтобы избежать соблазна. Она не могла допустить, чтобы дети застали ее вместе с Луисом, но противостоять желанию не было сил. А когда Сесил лежал в постели рядом, она не могла уйти. Она сокрушалась о своем слабоволии, но другого выхода не было. И вновь Сесила стали терзать сомнения. Неужели он опять несправедливо осудил свою жену?

Луис вышел из себя, когда узнал, что, пока не уедут дети, Одри не станет спать с ним. Он пробыл на ранчо у Гаэтано целый день, катаясь верхом по пампе и пытаясь дать выход своему гневу. Не оттого, что ночи без нее казались ему кошмаром; скорее, оттого, что сама мысль о том, что брат заменил его в объятиях Одри, была нестерпима. Луис счел это ужасным предательством. То ли свежий деревенский воздух, то ли пианино Гаэтано помогли ему прийти в себя, но ярость его утихла, и в тот же вечер он вернулся с широкой улыбкой и огнем в глазах, символизировавшими возвращение надежды. Одри любит его, а остальное не имеет значения. Но когда лучи восходящего солнца упали на пустую половину кровати, где раньше лежала Одри, он снова задумался о том, как долго им еще придется скрывать свою любовь.

Мысли Одри витали где-то далеко вне времени и пространства, когда внезапный звук вернул ее к реальности. В дверь деликатно постучали, а затем в проеме показались два румяных от возбуждения личика. Проснувшись в собственной кровати, Одри огорчилась, но стоило ей увидеть своих дочерей, как ее охватила радость, и от былого уныния не осталось и следа. Она привстала и знаком пригласила их войти. Сесил тихо охал, пока близняшки устраивались между ними и раскладывали чулки у себя на коленях. Общий родительский долг сплачивал их с Одри, как ничто иное. Леонора бережно уложила Потрепанного Кролика на пуховое одеяло и лишь потом вытащила первый подарок. Алисия высыпала содержимое своего чулка прямо на отца и разрывала обертки, сгорая от нетерпения. Сесил закрыл глаза, борясь с тошнотой похмелья, а Одри в это время вкрадчивым голосом комментировала каждый подарок, смакуя каждое мгновенье: она знала, что каникулы скоро закончатся и им снова придется расставаться.

На рождественский ужин собралась вся семья. Генри и Роуз приехали с кучей подарков и положили их под елку, которую девочки украсили звездами, сделанными на уроках рисования. Тетушка Эдна приехала вместе с ними. Она много хохотала, тряся своим двойным подбородком, но тревога отравляла ей кровь всякий раз, когда она замечала тоскующие взгляды, которыми обменивались Одри и Луис. Тетушке Хильде, судя по всему, пришлось заставить Нелли приехать, так как лицо у той было бледнее обычного, а глаза покраснели от слез. Она ни разу не улыбнулась с того момента, как вошла в дом, и не могла смотреть на Луиса без слез. Альберт стоял у пианино и курил. Луис сел между близнецами, и они втроем стали играть веселые песенки. Младшие братья, Джордж и Эдвард, улеглись на солнце и болтали о девчонках и футболе, потому что разговоры родителей и теток казались им очень скучными.

— Жду не дождусь пудинга твоей сестры, — сказала Сесилу тетушка Эдна, плотоядно облизываясь.

— Я тоже, — ответил он.

— Видел бы ты лицо Мерседес, когда я показывала, как его следует подавать! — засмеялась Одри. — Не думаю, что ей доводилось видеть что-либо подобное.

— По крайней мере, ей не пришлось начинать с нуля, — продолжала тетушка Эдна. При мысли об обеде у нее уже текли слюнки.

— Иначе она бы точно все испортила, — съязвила тетушка Хильда.

— Пудинг удался на славу, — заверила их Одри. — Леонора привезла его из Англии в чемодане. Это самый тяжелый пудинг на свете. Бедная девочка!

— Ну, раз уж мы об этом заговорили, не пришла ли пора подкрепиться? — спросил Сесил, и Одри кивнула.

— Ребята, обед! — крикнула она своим братьям и заглянула в соседнюю комнату, чтобы позвать пианистов.

Луис поднял глаза и ласково ей улыбнулся. В его глазах читалось: «Если бы мы только могли сейчас оказаться вдвоем в пампасах…» Она склонила голову набок и улыбнулась ему в ответ. Но ее сердце готово было разорваться…

Семья расселась за длинным столом, который Мерседес поставила под деревьями в глубине сада. Удушливый зной вполне можно было сравнить с дурным настроением Хильды и безответной любовью Нелли, но вряд ли кто-то обращал на это внимание, а они сами старались не подавать виду, что им плохо, с усердием налегая на рождественскую индейку. Одри любовалась дочерьми. Леонора сидела рядом с тетушкой Эдной и дедом под строгим присмотром Потрепанного Кролика, который выглядывал из-за кувшина с водой. Алисия развлекала Альберта своей болтовней, и с каждым его одобрительным утробным смешком ее истории становились все более дерзкими. Сердце Одри наполнялось любовью, когда она смотрела на девочек. Леонора взглянула на нее, и на ее лице расцвела широкая улыбка — улыбка ребенка, уверенного в безусловной и безграничной любви своей матери.