Книга Конфетнораскрашенная апельсиннолепестковая обтекаемая малютка - Том Вулф

Кошмарный урок! Вскоре Хелен уже идентифицировали с этим мирным дельцом с хлопковой биржи, который по-прежнему выдыхал через жабры своих глаз невысказанное по ней томление. Хелен это совершенно не заботило. Настоящие проблемы возникали у нее с другими мужчинами. В Нью-Йорке нет никаких Других Мужчин. Мужчины в Нью-Йорке, они… в общем, на них нельзя полагаться. Стоит им четыре-пять раз увидеть девушку с мужчиной, как они уже считают, что она его девушка. И с этой точки зрения их уже никакими силами не сдвинуть. Короче, будьте счастливы! Хелен и Терьер! Как глупо! Нью-Йорк даже и не мечтал о том, чтобы попытаться разрушить чей-то любовный роман или хотя бы какие-то отношения. Для этого потребовалось бы доверие. Для этого потребовался бы интерес. Интерес… черт возьми, какого-то более-менее продолжительного интереса даже не стоит просить. Это считается уже слишком.

Вот почему Хелен испытала абсолютно сказочное ощущение, снова увидев у К___ов Порфирио Рубирозу. Она не видела его целый год, но он мгновенно ее вспомнил и принялся одаривать ее всю абсолютно сказочными взглядами, жаркими и губными, глядя на Хелен из противоположного конца помещения. Затем, пробиваясь сквозь резиновые щеки, Порфирио Рубироза подошел и сказал:

— Хелен, как поживаете? В прошлом году — белое кружево. В этом году — желтое… как же оно там называется? Вы просто великолепны! Стопроцентно великолепны!!!

А самое безумие заключается в том, что Хелен знает: он это всерьез. Потому что он это не всерьез. Разве это не слишком безумно? Ты женщина, он мужчина. Он сломает всю эту дурацкую вселенную терьера с хлопковой биржи только ради того, чтобы заполучить тебя. Ну да, вообще-то он ее не сломал, но непременно сломал бы. Понимает ли хоть кто-нибудь, что Хелен имеет в виду?

Почему Хелен потребовалось положить конец всем этим нелепым пьяным вечерам с Дэвенпортом? Дэвенпорт — персона несерьезная. Дэвенпорт входит в комнату, практически размахивая оранжевым транспарантом, объявляющим о том, что он никогда не женится. Он совсем как тот боров, что бегает всю ночь, а если его ставят в стойло, он умирает там от чисто детской обиды. Он задерживает дыхание до тех пор, пока самая середина его физиономии не синеет. Милый Дэвенпорт! Однажды утром — это уже слишком! — они проспали, и Хелен проснулась, только услышав, как нянюшка Курта вовсю колошматит по дверному запору. Ей пришлось растолкать Дэвенпорта, заставить его встать, одеться и тайком оттуда выбраться. Сама она тем временем пошла на кухню и стала отвлекать нянюшку разговорами. Однако малыш Курт, как всегда, с идиотской улыбкой на лице, заметил, как Дэвенпорт выходит из комнаты. Тот, ясное дело, по-прежнему гримасничал, изображая великую украдку, неслышно ступая на цыпочках, однако Курт-младший — просто невероятно! о чем вообще думают эти трехлетние мальчуганы? — вдруг как завопит: «Папочка!» Тут уж Дэвенпорт и сам оказывается слегка шокирован, а Хелен испытывает жуткое смешанное страдание. Она тут же осознает, что на самом деле поразил ее вовсе не крик — «Папочка!» — а тот факт, что это может заставить нянюшку прибежать к ним и увидеть Дэвенпорта крадущимся вдоль стены по ковру, подобно какому-нибудь жиголо в темном плаще или еще кому-то в таком роде.

Все! Больше никакого Дэвенпорта! Теперь краткие ночи с Пьером. Пьер был французом, который прибыл в Соединенные Штаты и разбогател, вкладывая деньги в горнодобывающую промышленность то ли в Южной Америке, то ли где-то еще. «Южная Америка! — обычно говорил Пьер. — Трущобы Соединенных Штатов!» Хелен это скорее нравилось. Однако Пьер имел привычку заводить свои часы, прежде чем ложиться в постель. Очень красивые часы. На вечеринках, на обедах, где угодно, Пьер всегда вдруг становился… каким-то рассеянным, словно бы отключаясь и отплывая прочь подобно планеру. Порой он становился рассеянным даже в постели. Вот они здесь — а вот его уже нет. Может, раньше Пьер и был французом, но теперь-то он до мозга костей ньюйоркец. А в Нью-Йорке мужчина вовсе не обязан посвящать себя женщине, думать о ней или даже уделять ей внимание. Он может… скользить, точно планер, по собственной воле. Это мужской город, потому что в Нью-Йорке есть не пятьдесят, не сотня, не тысяча прекрасных, привлекательных, доступных женщин, а многие тысячи этих сексапильных чудес, полированных и лакированных. Видит бог, какова в такой ситуации избалованная, надменная бесцельность нью-йоркских мужчин! Хелен постоянно наблюдает весь этот процесс и прекрасно его понимает. Чего ради талантливому, состоятельному, вполне привлекательному и цивилизованному мужчине в Нью-Йорке вообще испытывать потребность в браке? В отличие от Кливленда, Питсбурга, Цинциннати, а также практически всех прочих американских городов, в Нью-Йорке холостяки вовсе не изгоняются из общественной жизни. Совсем даже напротив. Они чертовски желанны. Их всюду приглашают. Общественная жизнь зрелого мужчины в Нью-Йорке неизбежно малость страдает после его женитьбы. Холостяк, если за ним хоть что-то имеется, никогда не останется одиноким в Нью-Йорке. Так зачем ему вообще нужна жена? Зачем мужчине в Нью-Йорке вообще нужны дети? Вообще-то Хелен не хочет даже об этом думать. Понятное дело, каждый мужчина испытывает естественную потребность иметь сына — точно так же, как и она испытывает естественную потребность иметь сына. Хелен всей душой любит Курта-младшего. Он просто прекрасный мальчик.

В общем, в истории с Пьером это была последняя соломинка, что переломила спину верблюда. Пьер заводит свои часы. Вообще-то с Пьером и так все было давно ясно, еще до той финальной ночи, когда он однажды напился, впал в эйфорию и принялся распространяться на предмет метафизики мужчин и женщин. Немного метафизики. Немного мозгов. Выяснилось, что лет десять тому назад, когда ему было двадцать два года, Пьер решил, что он просто должен жениться. Понятное дело, это было более-менее теоретическое решение. Просто так ему вроде бы надлежало. Так что он составил список технических характеристик, чтобы найти себе супругу. Примерно такого вот роста, приблизительно вот с таким типом фигуры. Пьер, кстати, хотел иметь жену с небольшим животиком, нежным, но достаточно твердым. С определенным образованием, определенного возраста, не старше двадцати пяти лет. Он предусмотрел все — от социального статуса до художественного вкуса. Было много всякой специфики, как и подобает в технических характеристиках. Однако удовлетворяющей всем этим условиям жены Пьер себе так и не нашел, хотя, с другой стороны, может создаться впечатление, что он ее не слишком энергично и искал. Во всяком случае он совершенно не переживал по этому поводу. Дело закончилось тем, что однажды ночью Пьер аккуратно завел свои часы и объявил Хелен, что он уже достаточно зрел, а жизнь — такая сложная драма и так далее и тому подобное. В общем, речь шла о том, что теперь Пьер внес поправку в свои технические характеристики, включив туда одного ребенка. Не двух, понятное дело. Два вечно путаются под ногами. Зато один — то, что надо. И что больше всего достает Хелен, когда она об этом задумывается, так это что на какой-то момент ее сердце подпрыгнуло! Настроение поднялось! Она увидела для себя свет в конце тоннеля! На какую-то секунду Хелен напрочь забыла об Ужасном Числе для разведенных женщин в Нью-Йорке — о сорока, сорока годах. По достижении этого возраста набивка под кожей неизбежно начинает сохнуть и вянуть. Дон Ли ничего не может с этим поделать, мистер Кеннет и Куновски совершенно беспомощны, вся эта набивка под кожей сохнет и вянет, пока в один прекрасный день врачи не производят вскрытие некогда красивой женщины в Нью-Йорке, скончавшейся на семьдесят седьмом году жизни, и не обнаруживают, что ее мозг выглядит совсем как комок сушеных водорослей в ресторане «Токио Сукияки». Вся набивка исчезла! На какой-то момент Хелен лишается того смутного, тайного страха по поводу судьбы десяти других разведенных женщин, которых она знает. Все они самым что ни на есть жалким образом склоняются к решению своей единственной задачи, которая формулируется следующим образом: во что бы то ни стало найти себе мужа.