Книга Однажды на краю времени - Майкл Суэнвик

И тут я с ужасом осознал, до чего докатился, заново увидел все убожество моего жилища, всю неизбежность нависшей надо мной опасности, все зловещие тайны, которыми кишела моя вселенная. И зарыдал, оплакивая все, что утратил.

И в конце концов Солнце выехало из-за горизонта, как личный грузовик «Петербилт» Господа Бога, и торжествующий рев его хромированных труб сообщил всем нам, всем исчадиям ночи, благую весть: пора спать.

Мир переворачивается вверх тормашками – вот первая примета того, что ты умер. Обалдеваешь оттого, что напрочь потерял ориентацию в пространстве. Плюс какое-то странное – боль-не-боль – ощущение: это рвутся последние ниточки, связующие тебя с твоими телесными компонентами. Тут-то ты и выскальзываешь из своей плоти. И сваливаешься с планеты.

Падая, ты разжижаешься. Субстанция, из которой ты состоишь, растягивается и утончается, превращаясь в этакий блинчик, и ее сияние меркнет по мере того, как ты набираешь скорость. Насколько известно, этот процесс длится поистине бесконечно. Ты угасаешь, утончаешься, остываешь… и наконец слипаешься со всеми, кому также довелось умереть, – субстанцией, которая ровным-ровным слоем пронизывает вселенский вакуум, вечно стремясь вперед, но так и не достигая абсолютного нуля системы координат. Разуй глаза: небо полно мертвецов.

Но в космос попадают далеко не все. У редких счастливцев хватает соображения или везения кое-как уцепиться за земное существование. Лично меня выручила случайность. Поздно вечером, когда я работал над докладом, у меня случился сердечный приступ. В офисе больше никого не было. На потолке под штукатуркой оказалась металлическая сетка – она-то меня и спасла.

Первая реакция на смерть – острое нежелание верить в ее реальность. «Быть не может», – подумал я. Разинув рот, я пялился на пол, где валялось мое тело (кстати, его обнаружили лишь утром). Мой собственный труп, бледный-бледный, точно обескровленный, одетый в серую мохеровую безрукавку; на шее – галстук с логотипом корпорации; золотой «Ролекс», письменный прибор от фирмы «Шарпер Имидж»; и, разумеется, я не преминул подумать: «Так ради этой дряни я умер?» – подразумевая, ясное дело, всю мою жизнь.

Итак, испытывая онтологический и личностный кризис, я побрел по потолку, пока не дошел до места, где когда-то была труба пневматической почты. Ее убрали, а дырку заштукатурили лет пятьдесят назад. Я упал с семнадцатого этажа на двадцать пятый, а по дороге много узнал. Нервничая и дергаясь, но уже понемножку обучаясь той осмотрительности, без которой после смерти не проживешь, я подошел к окну – поглядеть, что делается снаружи. Попробовал дотронуться до стекла: рука прошла прямо сквозь него. Я отпрыгнул. Потом осторожно наклонился вперед, высунув голову в ночь.

Когда ты мертв, Таймс-сквер – это ни в сказке сказать, ни пером описать! Мертвецы видят в десять раз больше огней, чем живые. Во всех металлических предметах пульсирует внутренняя жизнь. Электропровода выглядят тонкими царапинами на коже воздуха. А неон – это просто ГИМН. Мир полон странных зрелищ и криков. И все стремительно меняется, оставаясь таким же прекрасным.

На площади охотилось существо, похожее на гибрид дракона и струйки дыма. Я скользнул по нему взглядом – и тут же увлекся другими чудесами.

Снова ночь. Меня разбудили «Цеппелины». «Лестница в небо». Опять. А вот песен «Дэд Милкмен» приходится ждать подолгу.

– Проснись и пой, мой человечек, – пропела грудным голосом одна из Сестер. Забавно: то они лезут в наши дела так, что спасу нет, то абсолютно нас игнорируют.

– Говорит Евфросина. Передаем прогноз погоды для красноглазых. Атмосфера мутная, возможны осадки в виде экзистенциального отчаяния. Если тебе небезразлична твоя дальнейшая судьба, лучше не выходи сегодня на улицу. В течение ближайшего часа сверкнет молния.

– Для молний нынче не сезон, – ответил я.

– Правда? Сказать об этом погоде?

Тут до меня дошло, что темная пелена, которую я спросонья посчитал черной аурой Труподава, на деле была атмосферным фронтом высокого давления. Приближалась гроза. Первые капли дождя застучали по крыше. Под завывания ветра дождь перешел в ливень. Вдали грохотал гром.

– Знаешь что, милая, иди-ка ты…

Легкий, высокий смешок, переходящий в ультразвук, – и Евфросина от меня отстала.

Стук капель где-то под ногами убаюкал меня, но тут с истошным воплем примчалась молния, на долю секунды вывернула меня наизнанку и, радостно кувыркаясь, укатила к своим электрическим праотцам. В следующий миг, миг возрождения, стены сделались кристально-прозрачными, а весь мир – стеклянным, и тайны его стали видны как на ладони. Но не успел я всмотреться и вдуматься, как стены вновь стали темными и плотными, и улыбка безумца – злобный послед молнии – медленно погасла в ночи.

А Семь Сестер все это время хохотали и пели, приветствуя восторженным визгом каждую вспышку, импровизируя абсурдные стишки из воплей, свистков и скрежета помех. Когда на секунду воцарилось затишье, мою голову заполнил глухой гул несущей волны. Кажется, это была Фаэна. Но вместо ее голоса слышались лишь испуганные всхлипы.

– Вдова? – окликнул я. – Ты, что ли?

– Она тебя не слышит, – промурлыкала Фаэна. – Скажи спасибо, что я смогла ее усилить. В трансформаторную будку перед ее домом ударила молния. Это должно было случиться рано или поздно. Твой преследователь – ты его еще Труподавом зовешь, прелестное имечко, кстати, – ее стережет.

Ерунда какая-то. Быть не может.

– Почему вдруг Труподав к ней привязался? – спросил я.

– Ах, почему, почему, почему? – пропела Фаэна строчку из какой-то эстрадной песенки.

– Пока ты был жив, твои вопросы оставались без ответа. Думаешь, после смерти тебе наконец что-то объяснят? Дудки! – Всхлипы продолжались.

– Ничего, пересидит, – сказал я. – Труподав не может…

Стоп, погоди-ка. У нее в доме только что провели кабельное телевидение, так? Сейчас соображу, как там все устроено. С одной стороны – телефонные провода, с другой – электропроводка и кабели. Вдова легко может проскользнуть у него за спиной.

Всхлипы стали тише, но тут же перешли в вопль отчаяния. Такой истерики я от Вдовы не ожидал.

– Ты в своем репертуаре, – процедила Фаэна. – Как всегда, толкуешь о том, о чем не имеешь ни малейшего понятия. От удара молнии твой пушистик мутировал. Выдь-ка сам и посмотри.

У меня перья встали дыбом.

– Ты ведь отлично знаешь, что мне нельзя…

Фаэну что-то отвлекло, и несущая волна исчезла. Семь Сестер – ветреные дамочки. Впрочем, на сей раз их капризы были мне на руку. Как же, попрусь я наружу выяснять отношения с этим чудовищем. Просто не смогу себя заставить. И я был рад, что обстоятельства не заставляют меня признаваться в своей трусости вслух.

Долгое время я просто сидел и размышлял о Труподаве. Даже здесь, за прочными стенами «Рокси», само его имя вгоняло меня в столбняк. Я попытался вообразить, каково сейчас Вдове Чарли, отделенной от монстра лишь жалкой занавеской – кирпичи и штукатурка, это ж ерунда! Каково это, когда тебя щупают жесткие лучи его злобы и голода… Моя фантазия оказалась бессильна. Наконец я решил переключиться на другую тему и попытался восстановить в памяти свою первую встречу с Вдовой.