Книга Инфернальная музыка - Алан Дин Фостер

Хинкель кивнул:

– Как скажешь. Ну, раз ты, приятель, из Лос-Анджелеса, позволяю тебе и твоему хвостатому дружку унести отсюда ноги. Твое счастье, что я по натуре человек добрый. Ты, между прочим, меня от завтрака оторвал.

Джон-Том взглянул на осклизлую горку картошки с кетчупом и ощутил желание освободить желудок от съеденного на последнем привале.

– Мы по пути кое-что слышали. Это, часом, не ты ли музицировал?

– В яблочко. Я над балладой работаю.

– Над балладой? – Мадж захрипел – душил в горле смех. – Ты эту гнусь балладой называешь?

– Полегче, Мадж, – шепнул Джон-Том. – Постарайся не выводить его из себя.

– У тебя что-то на уме, раз ты забрался в такую даль, – задумчиво протянул Хинкель.

Джон-Том заметил, что, ко всему прочему, у похитителя мелодий отвратительная осанка.

– Случайные путешественники на мой остров не заглядывают.

– Нас привела сюда музыка, – ответил Джон-Том. – Горстка аккордов.

– Он оглянулся и не был удивлен, обнаружив, что сладкозвучный поводырь предпочел остаться во дворе. Едва ли он заслуживал осуждения. – Надлежит вернуть ее законному владельцу. Как и всю остальную музыку, присвоенную тобою без всякого на то права.

– Законному владельцу? – Хинкель пришел в веселое расположение духа. – Интересно. Свеженькая идея.

– Пора положить конец кражам, – исполнясь решимости, нажимал Джон-Том. – Ты должен оставить в покое честных музыкантов и певцов, например китов.

– Черта с два я их оставлю в покое.

– По словам твоих бывших товарищей по ансамблю, ты ступил на этот скользкий путь из желания остаться единственным существом, способным музицировать, и тогда-де людям волей-неволей придется тебя слушать. – Чаропевец понизил голос. – Смею заверить, ты просчитался. Если посадишь под замок всю музыку на свете, любви к тебе не прибавится.

– Не прибавится? А вот посмотрим. – Тонкий рот исказила кривая улыбка – визуальный аналог подавленной отрыжки. – Стало быть, вас сюда привели мои бывшие соратники, друзья не разлей вода. Последнее время я был к ним излишне снисходителен, позволял вытворять что вздумается.

Ничего, они еще заплатят за этот визит.

– Мы бы и сами нашли дорогу.

Джон-Том испугался, что усугубит злосчастья и без того жалкого трио.

– Они себя называют ансамблем! – пробормотал Хинкель. – Шайка джерсийских бездарей! Взять хоть этого Газерса – возомнил, что умеет играть на гитаре. А Хилл! Что за убожество! Ну а Циммерман? Поглядишь на него – решишь, что бас можно доверить любому ханыге. – Раздался визгливый, пронзительный хохот. – То-то раньше носы задирали! А кто они сейчас? Безголосое отребье!

– Почему же ты не отправишь их домой? – Джон-Том сдерживал растущий гнев. – Чего ради томить их здесь?

– А того ради! Мне приятно, что им приходится меня слушать. Когда этим зазнайкам был нужен новый певец, они на меня наплевали. Ну а теперь будут слушать, еще как! Целую вечность!

– Э, шеф, да ты, оказывается, подлый, – прорычал Мадж.

– Нет, крыса, не подлый. Я справедливый. Знаю себе цену. В музыкальном плане. Знаю цену своему таланту. И все ее скоро узнают – альтернативы никому не оставлю. Любому, кто захочет послушать музыку, придется слушать меня! – Хинкель с самодовольной ухмылкой развалился на троне. – А вот когда все познакомятся с моим выдающимся дарованием, когда зауважают меня, вот тогда я, может быть – может быть! – верну кое-что из старой музыки. Кому-то отдам пьеску для пикколо, кому-то – дурацкую любовную песенку. Но не раньше, чем получу заслуженное признание!

Он царственно взмахнул рукой.

– Ну а вам я дарю свободу. Ступайте прочь. Извольте выйти вон! Кыш отсюда! Я сегодня в великодушном настроении.

Джон-Том нахмурился:

– У тебя странная речь. Не похоже на обычного хэви-металлиста.

Иероним Хинкель фыркнул:

– По-твоему, только этот козел Газерс образованный? Да я чуть не защитил диплом бакалавра на факультете экономики в Нью-Йоркском университете!

Мадж бочком приблизился к спутнику и прошептал:

– Чувак, он сплошную лажу гонит! Да где это видано, чтоб кореш изучал экономику и бросил такое выгодное дельце ради пения в сдвинутом ансамбле?

– Мы не уйдем. – Чаропевец мобилизовал свою стойкость.

У Хинкеля сдвинулись брови, отчего узкая физиономия вытянулась еще сильнее. Сейчас он выглядел чуть ли не жутко.

– Пришелец, не зарывайся! Я тебя отпускаю только потому, что ты не из этих безмозглых болтливых животных, вроде твоей крысы.

Мадж вытащил меч.

– Шеф, тебе не очень-то легко будет распевать без голосовых связок.

А хошь, мы тебе поднимем голос на парочку октав – авось он от этого выиграет? И животным, чувак, ты меня напрасно назвал. Я понимаю, обидеть хошь, да тока ниче не выйдет. Потому как мы тут все животные.

– Он прав, – гордо подтвердил Джон-Том.

– Ну, допустим. – Хинкель поерзал на троне, перекинув ноги через подлокотник. – Ты слишком много времени провел здесь. И чего же ты ожидаешь от меня?

– Освободи музыку. Сними с нее волшебные оковы, пусть каждая гармония вернется к заждавшимся инструментам и глоткам. – Джон-Том указал на мрачные стены башни. – Если решишь остаться здесь, царить на этом острове и развлекаться пением, я буду первым, кто тебя поддержит.

Но красть мелодии у других… тебе как музыканту это не пойдет впрок.

Совсем наоборот.

– Чувак прав от и до! – пролаял Мадж. – Знаешь, шеф, на свете много чего можно слямзить. Уж я-то знаю. Но тока не талант.

– Какое красноречие! Ну что, оба закончили?

Джон-Том уже подготовил песню.

– Не совсем. Если до тебя еще не дошло – ничего страшного. Я всегда твердо верил в аудиовизуальную поддержку.

Его руки легли на дуару, и он запел.

Из глубин инструмента повалил совершенно незнакомый Маджу эфемерный дым. Густо-фиолетовый, неоново-яркий поток рвался через стык грифов.

Выдр отступил на несколько шагов. Уж он-то знал: в такие минуты может произойти все, что угодно.

Что именно – этого и сам Джон-Том подчас не мог сказать.

У музыки есть уникальное свойство,

Не всем, очевидно, известно о том,

Ее бесполезно держать под замком,

Простор – основное условие роста

Неважно чего, будь то джаз или рок,

Холодная классика, пылкое буги.

Желаешь добра ей – гони за порог

Мелодию, сердцем рожденную в муке!

На Иеронима Хинкеля все это ни малейшего впечатления не произвело.