Книга Проситель - Юрий Козлов

И все равно Берендеев бесконечно любил своего Господа.

Открытие, что Он не всесилен, только добавило любви к Нему.

Писателю-фантасту Руслану Берендееву казалось, что Бог любит людей столь же безответно, одиноко и в тягость им, как он любит свою жену Дарью.

— Разве это имеет какое-то значение? — рассмеялась Климова.

— Хорошо, — сказал Берендеев, — внизу люди, это понятно. Над людьми боги. Что над богами?

— Что-то, — задумчиво посмотрела на определенно уменьшившийся в размерах берендеевский гриб-ствол Климова. — Я думаю, это бесконечное во времени и пространстве, наполненное энергией сознание, которое летает где хочет, думает о чем хочет, делает что хочет.

— А над ним? — тупо спросил Берендеев.

— Не знаю, — легко призналась Климова, — скорее всего, над ним ничего и никого. Или, напротив, над ним никто, чье имя ничто. Так что получается, быть никем и ничем — значит быть на самом верху.

— Но как тогда Ничто управляет миром? И управляет ли? — Берендеев подумал, что пора просыпаться, пусть даже он проснется голый в переполненном вагоне метро.

— Посредством отдельных сознаний, которым удается соединиться с энергетическими телами. Примерно так, как сейчас тебе. Грубо говоря, мир управляется из сна посредством сна по законам, точнее, по беззаконию сна. Спящий не знает, откуда и зачем к нему приходит сон. Предположим, что сны приходят от Ничто, как дар случайный, дар бесценный. Для большинства он бесполезен, как для обезьяны компьютер, но не для всех. Отдельные сознания в человеческом мире, правильно распорядившись этим даром, уподобляются сверхновым звездам во Вселенной. Этим людям удается сделать больше, чем миллионам со спящим сознанием, вместе взятым.

— Но все равно это сон, — произнес Берендеев.

— Не знаю, — пожала голыми плечами Климова, — мне кажется, это то, что должно называться настоящей жизнью. Ты хотел знать, как Ничто управляет мирами, — я тебе ответила.

— Стало быть, — усмехнулся Берендеев, — мы имеем дело с внешним управлением, оккупационным, так сказать, режимом?

— Мне кажется, управление осуществляется изнутри, — серьезно ответила Климова, — изнутри отдельно взятого человеческого сознания. Да хотя бы твоего.

— Но ведь все это давно исследовано и описано, — возразил Берендеев, — это называется магией.

— Дело не в том, как это называется, — сказала Климова, — дело в постижении законов, точнее, беззакония снов.

— Я не верю тебе! — зачем-то вдруг перекрестился, возвысил голос Берендеев. — Изыди, сатана!

Святой крест лег на удивление размашисто и легко. Некоторое время Берендеев смотрел на свою руку. Что-то с ней было не так. Пересчитав пальцы, Берендеев понял, что именно не так. На его руке было… четыре пальца!

— Похоже, ты ничего не понял, — с грустью посмотрела на него Климова. — Ты кусаешь дарующую руку, обижаешь того, кто хочет тебя защитить.

— Ну да, четырехпалую, — удивился Берендеев. — Защитить от кого? От чего?

— Да хотя бы от смерти! — воскликнула Климова. — Неужели ты полагаешь, что этого мало? Единственная и конечная единица измерения твоего мира — смерть. Энергия смерти положена здесь в основу любого движения, любых действий, в том числе и таких, о каких ты и помыслить не смеешь, что они возможны. Между тем имей в виду, что энергия смерти — это не продолжение жизни в других измерениях, это — последовательное и невозвратное отсечение смыслов. Взять хотя бы твой ничтожный случай. Ты слишком сильно любил свою жену. Ты наказан именно за это. Ты бросил вызов своему богу. В мире, в котором ты существуешь, ты можешь со страстью любить только своего бога, то есть смерть. Хотя, конечно, возможны отсроченные варианты: ты можешь преуспеть в политике, в творчестве, в деньгах — это все утешительные заезды во славу бога, — но только не в истинной любви к другому человеку или человечеству. В ненависти к ним да, в любви — нет.

Берендеев осатанело вцепился в ее кружевные, неожиданно легко (как по темному арахисовому маслу) поехавшие по бедрам трусы цвета «металлик». Странно, но открывшееся жадному взору Берендеева уже окончательно обнаженное тело Климовой не обнаружило видимых нарушений очертаний и объемов. Единственно, Берендееву почему-то не удалось сосчитать, сколько у нее на руке пальцев. Взгляд его отвлекся на иные сектора и сегменты женского тела. Климова предстала стопроцентно нормальной, пропорционально сложенной женщиной неопределенной (может быть, индейской?) расы.

— Я не боюсь смерти, — с гордостью произнес писатель-фантаст Руслан Берендеев, протягивая с ковра руки навстречу Климовой, которая, разгадав его маневр и нисколько его не убоявшись, подползала к нему по ковру на коленях, как истомленная страстью наложница, покрывая поцелуями (от ступней и выше) ноги господина, над которыми грозно размахивал шляпкой (как если бы внутри павильона дул сильный ветер) гриб-ствол. — Я готов умереть за моего Бога. Если ему нужна моя жизнь, пусть возьмет хоть сейчас! — гневно прокричал в стеклянный потолок Берендеев.

— Сейчас ты не в его власти… Но если ты вернешься под него, — донеслось до него сверху, — твое сознание будет высосано, в конечном счете оно уйдет в никуда, в навоз, превратится в смердящую, медленно истаивающую в ледяном астрале каплю. Оно будет столь же уродливо, немощно, изношенно и никчемно, как твое тело в старости… Из него высыплется все стоящее, как из драного ветхого мешка. Перед так называемым Страшным судом ты предстанешь в виде тлена, пыли и… ржавчины. А тлен, пыль и ржавчину, — по животу Климовой гуляла мышечная судорога, груди раскачивались, как маятники, несмотря на то что гриб-ствол сидел в ней как второй (не вполне гибкий) позвоночник, Климова обрушила мягко-плотные маятники на лицо Берендеева, — смахивают со стола тряпкой, сметают веником в угол, где тараканы и мыши…

Берендеев подумал, что не переживет этот neverending оргазм. Каждый атом его тела как будто существовал отдельно. Каждый атом его тела совокуплялся с атомом тела Климовой. Это была настоящая симфония оргазма, внутри которой, однако, мысль не плавилась, не утекала в никуда, как при суетливом земном совокуплении, но, напротив, обретала ясность и крепость кристалла, того самого цилиндра из льда, снега и… еще чего-то, летящего одновременно вверх, вниз и во все прочие стороны.

— Я предлагаю тебе свободу, которая остается неугасимой в мире, озаряемом светом миллиардов великолепных звезд, остается неугасимой потому, что никогда не считает себя чем-то большим, чем есть на самом деле, — всего лишь свечой. Ты сам сказал.

— Я люблю моего Господа! — крикнул Берендеев, чувствуя, как волна невозможного (для смертного человека) наслаждения смывает его с синтетического ковра на полу стеклянного цветочного павильона, уносит в пределы, где нет места несовершенным человеческим страстям, а есть место каким-то другим страстям, заставляющим галактики сворачиваться в кульки, а звезды — взрываться и насыпаться в эти кульки сладкими леденцами-астероидами. — Я хоть сейчас готов за него умереть! — Берендеев уже не вполне понимал, кому и зачем он это сообщает. В мире, где в данный момент пребывало его свободное (как пламя свечи) сознание, определенно не было Иисуса Христа. — Он прав… — опустошенно прошептал Берендеев, — какое бы решение насчет меня… и не только меня… ни принял… Прав всегда, везде и во всем…