Книга Судьба попугая - Андрей Курков

И на самом деле работники спиртозавода, казалось, уже уважали народных контролеров, а некоторые даже побаивались. Ведь не давали Добрынин и Ваплахов спуску нарушителям дисциплины и инструкции. А уж если ловили они кого-нибудь с папиросой во рту на территории завода — плохо приходилось тому работнику. Человек пять уже уволили, а сколько человек лишились премий и грамот — сосчитать трудно.

По воскресеньям народные контролеры ходили в кино или в клуб. А один раз даже зашли они на танцы, но, конечно, не умея танцевать, просто посмотрели на этот праздник, чувствуя добрую зависть к новой советской молодежи.

Приближалась весна. План постоянно перевыполнялся. Дисциплина поддерживалась надежно, и поэтому царил на заводе порядок.

Царил порядок и в квартире народных контролеров. Кроме бытового порядка, за который отвечал Ваплахов, присутствовал там и порядок политический. Ощутив внезапно возникшую стабильность жизни, Добрынин заказал заводскому столяру книжные полки, а когда полки были готовы — стал покупать книги. По субботам после работы Добрынин проводил для своего старинного друга Ваплахова политинформацию, заканчивавшуюся каждый раз чтением нового рассказа из третьей книги про Ленина.

Заходил к ним пару раз и директор спиртозавода Лимонов. С удовольствием он рассказывал про свой полярный жизненный опыт, а потом слушал рассказы Добрынина о пережитых им трудностях. Ваплахов обычно молчал и только иногда добавлял в рассказы Добрынина забытые им детали.

Шла обычная, спокойная трудовая жизнь. Полностью освоившись в новых условиях, Добрынин и Ваплахов взяли под контроль не только дисциплину, но и некоторые особенно важные производственные процессы, а особенно еженедельную перекачку спирта из огромных — метров пять в глубину — стальных чанов в подаваемые прямо на территорию завода железнодорожные цистерны. До появления на заводе контролеров при этой перекачке терялось, разливалось по земле и асфальту до двухсот литров спирта, но как только появились Добрынин и Ваплахов — и здесь наступил полный порядок, и пролитый спирт можно было пересчитать по каплям.

Пришло время контролерам фотографироваться на Доску почета. Фотограф пришел прямо на спиртозавод. Вместе с ним пришел корреспондент местной газеты. Корреспондента Добрынин и Ваплахов уже знали — он не раз писал заметки об их работе. После короткого разговора в кабинете народного контроля фотограф потер ладони и принялся за дело. Сначала он усадил за стол Добрынина, минут десять мучил его просьбами чуть наклонить голову, чуть улыбнуться, чуть приподнять подбородок и брови. Наконец отщелкав несколько кадров будущего портрета, он взялся за Ваплахова.

— У вас очень интересное лицо! — сказал фотограф, профессионально присматриваясь. — Очень интересное. Ваплахов почувствовал в груди волнение. Хорошо, что Добрынин, понимая волнение друга, вставил неожиданно:

— Красивое русское лицо, а какие седые волосы! Тут и фотограф переключил свое внимание на пышную седину Ваплахова.

— Да, — сказал он. — Такой типаж! Прямо получится портрет генерала!

Под конец контролеры даже заприятельствовали с фотографом и упросили его сделать по нескольку маленьких фоток лично для них.

Уже на следующий день фотограф принес контролерам по пять фотографий почтового размера.

Вечером Добрынин и Ваплахов вернулись с завода и, поужинав, решили послать кому-нибудь свои фотографии. Ваплахов написал сердечное письмо Тане Селивановой. Он так и не получил ответа на свое первое письмо, но была в нем уверенность, что написала ему Таня. Просто не нашло письмо Ваплахова, уже два раза после шинельных мастерских поменявшего адрес. Вложил он в конверт свою фотографию, на оборотной стороне которой вывел аккуратно «Милой Тане с любовью». Прошлый раз он бы постеснялся написать вот так в открытую о своих чувствах. Но расстояние, а точнее, та географическая даль, что пролегла между ними, как бы сделала его смелее и решительнее.

Добрынин написал два письма. Одно длинное и тоже сердечное написал он товарищу Тверину, вложил туда фотографию с соответственной дружеской подписью. А вот над вторым письмом просидел Павел Добрынин до полуночи. Сначала вывел на купленном на почте конверте адрес: «Деревня Крошкино, Маняше Добрыниной». Потом написал: «Дорогая Маняша». И тут слова у Добрынина кончились, как кончается молоко в молочном киоске рядом с проходной спиртозавода — было и вдруг бах! — и кончилось! И дальше сидел он с ручкой в руках, смотрел на белый лист бумаги и ощущал в себе какую-то онемелость и пустоту. В конце концов выдавил пером на бумаге еще несколько слов: «Посылаю тебе фотопортрет. Покажи его детям. Привет, с любовью Паша».

Остались у Добрынина в запасе еще три фотографии, но знал он заранее, что пошлет одну из них старому другу Волчанову, а еще одну через майора Соколова перешлет хорошей девушке Зое Матросовой в тюрьму, где она теперь исправляется. И напишет он ей с другой стороны фотографии много пожеланий счастья и светлого будущего, которое ее непременно ждет.

У Ваплахова оставалось четыре фотографии, но знал он, что когда-нибудь они пригодятся, а одну из них — самую лучшую — он подарит своему другу Добрынину.

Глава 41

Две недели спустя сидел Банов у костра и читал только что полученные письма.

С другой стороны костра старик распечатывал бандероли и посылки и то и дело охал или айкал. Был он в отличном настроении и поэтому каждые две-три минуты отвлекал Банова от писем, призывая его внимание к очередному присланному ему подарку.

Когда Банов в пятый или шестой раз посмотрел на «присланное» Кремлевскому Мечтателю, то увидел у старика в руках большой кусок копченого мяса.

— Это на вечер, к чаю! — сказал, широко улыбаясь, Кремлевский Мечтатель. — От татар Приволжья! Хорошие татары какие! А?

Банов кивнул и взялся за следующее письмо.

«Уважаемый товарищ Эква-Пырись, — читал он. — Спасибо за письмо. С парашютом прыгала я уже давно, но товарищ мой, с которым я прыгала, пропал без вести, и поэтому ваш привет ему передать не могу. Я долго болела и поэтому не помню, о чем я писала вам в предыдущем письме. Извините, пожалуйста.

С уважением, Клара Ройд».

— Дура, — тяжело прошептал Банов и вздохнул. — Ничего не поняла!

Опустил руки на колени. Посмотрел тоскливо на огонь, облизывавший еловые ветки с уже обгоревшими иголками.

— Товарищ Банов, гляньте-ка! — снова прозвучал голос Кремлевского Мечтателя. — Гляньте-ка сюда! Банов нехотя поднял глаза.

На этот раз в руках старик держал толстую книгу. Банов прочитал: Лев Шейнин, «Записки следователя».

— У вас когда-нибудь следователь был? — спросил старик.

— Нет, не было.

— А у меня был, и не один, надо сказать! Прекрасный народ — эти следователи. Образованные, умные… А мы их все равно провели в семнадцатом…

Банов не слушал рассказ Кремлевского Мечтателя. Он составлял в уме следующее письмо Кларе, более ясное и понятное, такое, чтобы с первых же строчек поняла она, что это он, Банов, ей письмо написал, а не этот неугомонный оптимист и мечтатель.