Книга Свора девчонок - Кирстен Фукс

– У них только отец общий, а матери разные. И отец…

– Можно об этом потом? – спросил Оле. – Видео сейчас закончится.

В маленьком кукольном театре маленькие куклы выстроились перед сценой, и лицо Оле улыбнулось в камеру. Он помахал. Конец.

Нас охватило ликование. Я сказала:

– И может, Инкен проявится, чтобы спасти своего отца или, по крайней мере, с ним познакомиться.

– Или чтоб денег отхватить, – подхватила Бея. – Да и неважно для чего. План мегакрутой!

Нам так нравился этот план, что каждому обязательно хотелось это проговорить. А потом еще по одному раунду с «крутой идеей» и «блин, как интересно».

Никто из нас ни на секунду не поверил, что у отца Иветты действительно может быть рак.

После дождя мы с Юреком вышли в сияющий сад. Похоже, и у нас, и у лягушек настроение было лучше некуда.

Мы не сомневались, что Инкен даст о себе знать. Если жива, конечно.

Дождь скатывался в траву, потом в землю, все глубже, и шипел, добравшись до магмы глубоко внизу. Одна рука касалась другой. Вторая рука была очень взволнована.

– Ой, я черешню тут забыл, – сказал Юрек. – Зато мыть теперь не надо.

Ягоды лежали в открытом бумажном пакете на деревянном столе.

– А откуда ты их, собственно, все время берешь?

Юрек рассказал о саде звонаря. Там растут восемь черешневых деревьев. Звонарь дарит ягоды всем жителям Мильхфельса, только собирать нужно самому. Но жители Мильхфельса не так часто ходят к звонарю даже за черешней, потому что звонарь неизменно заводит разговор о городской политике.

Юрек, если я правильно поняла, на каникулах помогал звонарю за совсем чуть-чуть денег и много черешни.

– Пойдем на иву? – предложил он.

Мы полезли по мокрым скобам. Ноги скользили. А доски платформы были почти сухими – от дождя их защищала густая крона.

– Я хотела тебе еще кое-что рассказать, – сказала я.

– У меня два уха. Оба к твоим услугам.

Юрек слушал и одновременно ел черешню – от ягодки номер один до номера тридцать четыре.

– В туннеле был труп. – Говорить это было так странно. Бред какой-то! Но там ведь действительно был труп! Я встряхнулась. – В общем, там была стена, закрывавшая вход в боковой туннель. И эта стена была там все время, ни дырки, ни трещины. А когда мы вернулись, она оказалась проломлена. И там лежал этот труп. В одежде. А еще там были ящики. Большей частью заколоченные. Деревянные. А два были открыты. В одном были щелкунчики, они еще и везде вокруг валялись. В другом ящике – такие ангелочки, с крылышками. Подсвечники, знаешь?

Они кивнул. Плюнул косточкой в сторону туалетного домика.

– Мы подумали, другие девчонки тоже это всё увидели и от страха убежали. Но теперь мне кажется, что все было не так. Ни одна из них об этом не упомянула. Ни в одном рассказе не было ничего про щелкунчиков или скелет. Может, Иветта отравилась раньше. А кто-то, кто все время хотел попасть в туннель, ждал, пока все уйдут. И только тогда эту стену сломали. Никому из нас и в голову бы не пришло ее ломать. Такие идеи просто так не приходят, с чего бы?

– А ветка почему ломается?

– Любишь вопросами на вопросы отвечать?

– А ты нет? – Юрек засмеялся, вытащил несколько плохих черешен, чуть подгнивших и поклеванных, отложил их в сторону.

Я рассказала, как Бея с восторгом ощупывала скелет.

– По-моему, это отвратительно.

– Я бы, наверное, тоже осмотрел скелет. Но вполне понимаю, что тебе не хотелось.

Я не привыкла, что человек может что-то понимать, хотя сам поступил бы иначе. Это был такой фокус-покус, которым до сих пор в моей жизни владели только родители. Когда они, например, дарят тебе Барби, хотя им самим она совсем не нравится.

Мы улыбнулись друг другу. Стекло, которое всегда отделяло меня от других людей, исчезло. Между мной и Юреком ничего не было. Люди без одежды всегда прикрывают срам руками. А я сейчас вообще не знала, что мне прикрывать.

Я стала скороговоркой рассказывать дальше: я думаю, что старуха с соседнего участка – это Стонущая мать, и она хочет поджечь туннель, и я бы очень хотела пойти туда посмотреть, но боюсь, что кто-нибудь меня при этом узнает…

Юрек засмеялся.

– Я все время подозревал, что с ней что-то не так. А Оле с Матео еще говорят, будто у меня из-за этой старухи мания преследования. Да посмотри на нее – она же древняя как мумия, а каждый день бродит туда-сюда, ездит на машине, все такое. Меня можешь не убеждать. Она призрак. Ясное дело!

Я тоже засмеялась.

– Не, я не это имела в виду. Она не призрак.

Он поднял очки, покачал головой из стороны в сторону.

– Жаль.

В этот момент он показался мне чудны́м и странным. И каким-то чужим.

– А теперь я должен посмотреть, не остался ли в туннеле один пепел? Ты это имеешь в виду? Я должен стать твоими глазами? – Он нагнулся ко мне и вытаращил глаза. Я тоже вытаращила глаза. Он заглянул внутрь меня, осмотрелся вокруг и снова вынырнул наружу. Мне стало тепло в животе и горячо и холодно в затылке. Все места и все температуры одновременно. Я, как рыба, оказавшаяся над водой, могла видеть, но не могла дышать. Так что я снова ушла на глубину.

Я отвернулась, посмотрела в сад и опять начала дышать. Успокоившись, снова взглянула на Юрека.

– Ну тогда… – произнес он, встал, взял горсть черешни. И мои-его глаза двинулись в путь.

Я закрыла свои и пошла вместе с ним – сначала рядом, а потом прямо внутри него. Я доверилась его шагам. Большие шаги. Длинные ноги.

Наши глаза видят крутой подъем за Мильхфельсом, где поднимается горизонт. Небо сокращается, чтобы дать место горам. Нарастающая жара испаряет дождь с травы. Я вижу супермаркет, мусорные пакеты на пандусе. Вижу узкую тропинку у склона, вижу, как Мильхфельс остается все дальше позади. Посмотрела на черные крыши, одна с солнечными батареями, одна с садом наверху. Посмотрела в сторону садоводства, постаралась разглядеть наш домик, увидела себя.

Пошла дальше, вдоль луга, мимо разрушенного дома Колотящего кузнеца, который на солнце был похож на выцветшие кости. На меня посмотрело открытое слуховое окошко.

И я вошла внутрь. Сама бы я не решилась, если б не была в шкуре Юрека, – в ней волноваться было приятно. А потом сердце забилось быстрее. Мальчишеская рука открыла дверь. Внутрь горкой свисала крыша. Она, видно, рухнула на верхний этаж, и он тут же проломился. Лужи от дождя. Обломки и трава. Песок и старые балки. На сломанной оконной раме сидит птица и покачивает хвостом. Пустая рама открыта внутрь. Внизу привязана веревка. Не такая, чтоб повеситься, но и не та, которой завязывают бандероли. За такую, скорее, хорошо тянуть санки. На ней висит толстая палка, эдакая дубинка. Она раскачивается на ветру и тихо стукается о стену. При сильном ветре должна стучать громче и настырнее, а при очень сильном – колотить.