Книга Виктор Астафьев - Юрий Ростовцев

— Так вы стали домовладельцем.

— Не в этом дело. Мы тесней стали общаться с Виктором. Лето он проводил в Сибле, и мы виделись в отпускное время практически ежедневно. Жили на глазах друг у друга. А какие впечатления остались от часов, проведенных у реки! Рыбалка там мировая.

В разговор вступила Юлия Федоровна:

— Когда мы ездили в Сиблу — расстояние все-таки значительное, 500 километров, — обычно не торопились, ночевали в Ярославле. А на другой день, отдохнув, отправлялись через деревни вдоль реки Кубены. И так там было много брошенных домов: крепких, добротных, но оставленных жителями. Люди уходили: не было работы, возможности жить и выжить.

Так мы и ездили на протяжении ряда лет мимо пустых деревень. А в один год вышло распоряжение местных властей — все брошенные строения уничтожить, разобрать на дрова. Дорога Москва — Архангельск стала вовсе голой, еще более грустной и тяжелой. У Анатолия Заболоцкого есть фотография деревянной сельской церкви, снятой там, по дороге. Тоже сожгли. Кому она мешала?!

— Вы бывали в Сибле в летние месяцы?

— Обычно мы приезжали в Сиблу на Первое мая. Ехали всегда загруженные под завязку. Наши соседи, местные деревенские жители, давали нам уйму поручений в Москве. Ведь кроме столицы и Питера нигде ничего не было. Считалось, что москвичи богатые. Мы могли купить десять пар чулок хозяйке нашей Евстолье. Другой соседке — шерстяную кофточку.

В деревне был единственный мужик — Сергей Федорович. Да с лошадью! Мог дрова привезти из лесу и наколоть, окно поправить и печь сложить. У него была жена Софья, двое сыновей. Один — путный, а другой работал на железной дороге и страшно пил. Мы ключи от избы оставляли Софье. В одну из зим она имела неосторожность дать сыну ключ от нашей избы. И пошло-поехало. Если в прошлые годы у нас все оставалось в порядке и сохранности, то после того, как там пожил непутевый парень, исчезли практически все нужные в хозяйстве вещи, даже бытовые предметы вроде бритвы Евгения Федоровича. Особенно жалко, что он украл мою любимую старинную игрушку, ее мне бабушка одна подарила. Это были два деревянных ангелочка с крылышками, которыми они махали, если двигать выдвижные палочки. Местная, северная игрушка. Личики розовые, крылышки голубые. Я очень ее любила. Но он умудрился ее сорвать с двери и упереть. Еще пропажа — металлическая дверка от старинной печки с примечательным сюжетом: охотник с ружьем и собакой идет по лесу. Над ними птички. Эту дверку тоже унес. Электрический чайник пережег.

В общем — осквернил наш дом, мы очень обиделись. Романтический флер первых лет жизни среди крестьян — чистых и невинных — спал. Мы, конечно, знали, что живут они тяжело. Со светом, дровами, продуктами — худо. Но видели и другое. Сами они тоже не старались прилагать усилия для выживания, считая, что проще где-то что-то утянуть, что плохо лежит, а потом продать и пропить… И старухи-соседки оказались злобные, недоброжелательные.

— Но вы же для них были дачниками. В теплую пору отдохнули, рыбу половили и уехали. А им-то деваться некуда. Отсюда — зависть, озлобленность, отчаяние.

— Да, это так. Но мы-то ничего в этом укладе изменить не могли, перед ними ни в чем не виноваты. Наоборот, старались как-то помочь. Я уже упоминала о том, что машина всегда была забита вещами для наших односельчан. В общем, охладели мы к этой затее. К тому же Виктор Петрович в 1980 году оттуда уехал, возвратился на родину, в Сибирь. Продали мы свой домишко череповецкому жителю за символическую цену, вырученных денег мне хватило только на одну горную лыжу.

А место там замечательное, очень красивое.

— Виктор Петрович там вел хозяйство?..

— Он развел экзотические посадки. И прежде всего — кедры. Он тосковал по Сибири и привез четыре-пять маленьких кедров. Он любил сад, любил показывать свои посадки. «Видишь? Это сибирский бадан…» Но тот, кстати, плохо приживался, каждую зиму отмерзал. Под лучами весеннего солнца бадан раньше времени выбрасывал довольно мощный сиреневый цветонос, листья были крупные, кожистые. Но потом случались заморозки, и преждевременно развившиеся ростки погибали.

В одной затеей есть эпизод со скворечником. Это написано в Сибле с присущей Астафьеву наблюдательностью и юмором. Новое поколение птиц вселялось в старый скворечник, и он раскачивался под их напором. Рассказ о лошадях, где лошади спят, — оттуда же. Он видел эту картину из окна своего сиблянского дома. Над рекой и вокруг нее стелился утром туман. Лошади невесть как туда забрели, встали и заснули.

— А его там навещали другие писатели? — обращаюсь я к Евгению Федоровичу.

— Однажды при нас у него были Юрий Бондарев, Сергей Орлов, Вася Белов… Гостили целый день, спускались к реке… Там мы и встретились. Памятная встреча, душевная. Сразу чувствовалось, общаются близкие люди. Единомышленники.

Орлов ведь тоже откуда-то из этих мест, из-под Великих Лук, вроде.

И снилось мне жаркое лето, Хлеба в человеческий рост И я, молодой и веселый, В кубанке овсяных волос.

Такой вот образ неожиданный… Бондарев тогда только выпустил «Берег». Помните? Любовная история нашего офицера с немкой. Виктор Петрович с Марьей отнеслись к этому скептически — женщин автор не знает…

И все же гости бывали нечасто. Например, от деревни Васи Белова до Сиблы 60 километров. При бездорожье это, скажу тебе, расстояние. Мы ездили в отпуск в Сиблу всегда на машине. От шоссе до деревни — 200 метров. Но они практически непреодолимы — надо было машину тащить трактором. И так же на обратном пути.

Помню, приезжал один немецкий корреспондент. Он снял фильм о русских писателях — Викторе Астафьеве, Василии Белове и Евгении Носове. Астафьева как раз в Сибле у того же знаменитого забора снимал, а Василия Ивановича — в его Тимонихе. Немец недели три жил, материала много набрал.

— Я вас хочу спросить вот о чем: как Виктор Петрович относился к своему отцу в то время? Ведь под конец жизни его оценки изменились. Он стал выставлять Петра Павловича жертвой, рассказывал, как тот жестоко пострадал от советской власти… Между тем у меня есть более ранние записи разговоров: в 1980-е годы Виктор Петрович отца не жаловал. Вот о мачехе, которой доставалось от Петра Павловича, говорил с симпатией…

— По его высказываниям выходило, что это был человек не очень-то приятный… Помню эпизод. Виктору Петровичу не писалось, и он в окно наблюдал за тем, как отец сам перед собой имитировал работу (привычка зэка). Таскал по двору щепку. А потом пришел в избу весь взмокший, измученный, и демонстрирует свою «усталость». Виктор Петрович сделал вид, что погружен в свои думы. Тогда отец ему говорит: «Дай хоть рюмку, видишь, навкалывался так, что пар валит…»

Евгений Федорович берет в руки снимок, на котором Виктор Астафьев стоит, облокотившись на плетень. Снимок замечательный.

— Снимал не я, но я этот снимок придумал. Смотрю, вокруг Виктора кружится один из местных фотографов. Остановил его и говорю: сними, как я тебе покажу. Попросил Виктора стать у плетня, успокоиться, и этот малый, как видишь, сделал отличный кадр.