Книга Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

В свое время Александров состоял в компартии, но рьяным коммунистом не был никогда. И после того как КПСС рухнула, он легко и непринужденно сдал партбилет и о своей былой партийной принадлежности никогда не вспоминал. Однако воззрения на социальные отношения в целом и на место Церкви в социуме у него оставались не просто марксистскими, но кондово советскими. (Хотя сам он так не считал, полагая, что просто является сторонником светского общества.) Александров думал, что советская власть вела правильную политику в отношении Церкви (хотя временами, конечно, и случались эксцессы). Религию он рассматривал как «предрассудок», «пережиток» и «пустоцвет», а церковную среду – как сообщество отсталых людей, которые к тому же заражают своим суеверием окружающих. Исходя из столь незамысловатой картины мира, всякую, даже самую законную и давно назревшую уступку в отношении Церкви, он считал подарком, незаслуженно доставшимся этим суеверным дикарям благодеянием, а такие понятия, как реституция или церковно-государственное сотрудничество, почитал величайшей ересью.

Соответственно Александров рассматривал и решение о передаче «Ударника» под строительство нового кафедрального собора. Он не видел в этом ни восстановления исторической справедливости, ни банального возмещения ущерба (в Мангазейске по-прежнему храмов было в несколько раз меньше, чем до коммунистических гонений). И уж тем более не желал учитывать интересы епархии, постоянно указывавшей на то, что Мангазейск – это едва ли не единственный кафедральный город в России, где нет своего собора. С точки зрения Михаила Васильевича вся эта затея была натуральным подарком, который власть от щедрот своих делает Церкви. И кому! Не полюбившемуся ему Евграфу, «закончившему когда-то МГИМО», а какому-то деревенскому мракобесу! Который, к тому же, такой наглец, что его, выдающегося ученого, ум, честь и совесть мангазейского микрокосма, совсем не уважает! В общем, антиклерикальный джихад был неизбежен.

Успеху оного джихада (и это Александров рассчитал точно) способствовало то, что в Областной администрации, а равно и в Думе, было немало людей, недовольных грядущей соборной стройкой. И это добавляло Михаилу Васильевичу уверенности. А в информационном пространстве у него наметился еще один верный союзник – Марат Яковлевич Козлобесов, директор мангазейского «Дворца искусств».

Марат Яковлевич происходил из интеллигентной советской семьи: его отец был врачом с впечатляющей трудовой биографией. В частности, именно Яков Козлобесов во время взрыва старого кафедрального собора в Мангазейске в 1936 году отвечал за безопасность подрывников. Что же до Марата Яковлевича, то он в юности окончил театральное училище, какое-то время помыкался по провинциальным драмтеатрам от Камчатки до Иркутска, а потом сумел перескочить в мангазейский партаппарат, где и заведовал разного рода культурной работой. В разгар перестройки он начал позиционировать себя как человека широких взглядов, который не боится новаторства и смелых решений в искусстве. Так, в 1990 году он опубликовал в литературном альманахе «Сибирские зори» острокритический рассказ «Космическое дерьмо» в жанре научной фантастики. В 1990-е годы его карьера развивалась вполне успешно, а венцом ее стало окончание строительства «Дворца искусств». Это был удивительно уродливый дом даже по меркам позднего СССР, когда его и начали строить – и один из самых знаменитых мангазейских долгостроев. В 2001-м году этот «дворец», наконец, распахнул свои двери, а его директором стал Козлобесов, получивший возможность реализовывать здесь свои потаенные творческие фантазии. В частности, во «Дворце искусств» нашел приют авангардный театр «Парадокс», не менее десяти раз в году ставивший на своих подмостках «Космическое дерьмо» (козлобесовский рассказ для этого специально переработали в пьесу). Здесь же издавалась газета «Литературка». Редактором ее стал сам Марат Яковлевич, и очень скоро это издание уверенно заняло самую желтую нишу на региональном рынке печатной продукции. Сенсационными расследованиями и светской хроникой «Литературка» своих читателей не баловала (Козлобесов был достаточно сообразителен для того, чтобы не ссориться ни с официальной властью, ни с уголовными авторитетами). Газета выезжала в основном на конкурсах фото в купальниках, подборках анекдотов и статьях про нелегкую личную жизнь подростков. Несмотря на такое содержание – а вернее, благодаря ему, – «Литературка» пользовалась немалой популярностью. И это, конечно, ее главреда радовало. Но Козлобесову хотелось большего. Настоящего скандала! Настоящих разоблачений! Однако ничего такого он себе позволить не мог, так как боялся получить по шапке.

И тут на горизонте возникла история с кафедральным собором. Прекрасная мишень для атаки. С одной стороны, тема более чем острая. Еще бы! Ведь речь о религии и Церкви! С другой стороны, по шапке за это гарантированно не надают. (По крайней мере, не надают так, как могли бы надавать губернатор или иные «серьезные люди».) И, кроме того, Марат Яковлевич всю жизнь был не просто атеистом, но воинствующим атеистом, ненавидевшим все «божественное» до скрежета зубовного. Поэтому атаку на Мангазейскую епархию он рассматривал не только как отличный способ добавить перцу в газетные материалы, но еще и как выполнение некоего общественного долга. В общем, получалось двойное удовольствие.

В результате сложения всех этих факторов Евсевий столкнулся с весьма неприятной ситуацией. Каждый номер «Литературки» выходил с огромной карикатурой на местное православное духовенство, которая помещалась на первой полосе, и с парой-тройкой статей на тему того, что клерикалы отбирают у бедных детишек стадион. Один-два раза в месяц на радио или телевидении появлялся Александров, упрекавший епархию в нежелании вести конструктивный диалог и по многу раз повторявший фразу «светское государство», а иногда даже говоривший: «Доколе?!» Что же до губернатора и его окружения, то официально они поддерживали идею строительства кафедрального собора, а Гимазисламов даже стал председателем попечительского совета новоучрежденного фонда, который должен был собирать деньги на эту стройку. Однако официальная поддержка и поддержка фактическая – это очень разные вещи, и Евсевий это прекрасно понимал. Само собой, когда на федеральном уровне началось сближение Кремля и Патриархии, Гимазисламов не мог просто взять и захлопнуть дверь у самого архиерейского лица. Так или иначе, а сотрудничать с епархией он был обречен. Но также было ясно, что к мнению своего старого учителя – Александрова – он склонен прислушиваться. Такую же склонность имели и многие люди из его окружения. Внутренне они скорее были против наметившегося большого строительства, чем за.

А это уже было чревато серьезными проблемами. Евсевий, конечно, в первую очередь рассчитывал на финансовую помощь благотворителей из других регионов, а также от некоторых структур и организаций федерального уровня (например, от железнодорожников). Но собрать деньги на новый собор без помощи областной власти и местного бизнеса нереально. А значит, нужно как-то налаживать не просто нейтральные, но хотя бы минимально доброжелательные отношения.

Поэтому упрямство Шинкаренко чем дальше, тем больше раздражало архиерея.

* * *

Пятого ноября, в половине первого, Александр Сергеевич Шинкаренко, как и всегда, распахнул дверь в трапезную. Он почти всегда приходил в это время пообедать, и теперь, по обыкновению, направился к отдельно стоящему столу. Стол это был особый: за ним вкушали пищу священники, а также Сергеич – как особо доверенный и привилегированный мирянин.