Книга Гольф с моджахедами - Валериан Скворцов

Бисултанов впервые увидел, как загорелись глаза обычно холодного и расчетливого Хабаева.

— Дед поленился пересчитать на штуки золотые соверены и талеры времен императрицы Марии Терезии, которые ему прислали, — сказал потомок. — Он настаивал, чтобы рассчитывались монетами, к слиткам относился с прохладцей… Вот и написал расписку только за мешки…

Аллах всемогущий, за нефть вокруг Грозного, которая жирнее аравийской, такими мешками можно набивать товарные вагоны! Шестой год, сочась из скважин и пропитывая подвалы домов, она либо грязнит подпочвенные воды, либо сгорает.

…Хаджи-Хизир вздохнул. У правоверного не должна кружиться голова на берегу потока с золотом. Он вернулся к своим бумагам.

Пройдясь по списку вещей, которые следовало заготовить для паломников, Хаджи-Хизир приписал пластиковые контейнеры. В них будущие хаджи повезут домой из Саудовской Аравии сувениры — хурму и воду из священного источника. Число контейнеров равно числу паломников минус один. Этот домой, в Чечню, вернется не сразу. Кандидата он подобрал — Шепа Исмаилов, который проходит проверку на надежность.

Правильно говорят, что чеченцы плохие конспираторы. Много бравады. Много взаимной зависти и недоверия… Шепа — исключение, особенный. Школа ваххабитов[12] в Эр-Риаде укрепит его дух, религиозное чувство и боевое мастерство моджахеда.

Отложив списки паломников, Хаджи-Хизир с возрастающим раздражением размышлял теперь о том, какую неподъемную, а возможно, и ненужную работу затеял Саид-Эмин Хабаев. Она определенно потребует его, Бисултанова, постоянного присутствия в Горе. Из-за кафиров, в возрастающем числе появляющихся в «Гунибе»…

Он взглянул на часы. Донесение должно бы уже прийти. Прошло около суток, как отпустили агента ФСБ, выдававшего себя за моссадовца. А если он и действительно из этой службы, ошибки тоже не будет… Конечно, здесь и в Дагестане Хаттаб, уроженец Иордании и подданный Саудовской Аравии, никогда не покидавший Северный Кавказ, плохо рассчитал людские и прочие ресурсы российской армии, недооценил изворотливость ФСБ, распускающей слухи о собственной слабости… Однако новое поколение бойцов, грамотное и современное, действительно ненавидящее Россию, грядет, грядет неминуемо. Не на одном Хаттабе держится священная борьба.

Он снова взглянул на часы.

В экстренных случаях Хаджи-Хизир, бешир внутренней контрразведки финансового имамата «Гуниб», разрешал своим мюридам пользоваться радиосвязью. Мобильный пискнул.

— Слушаю, — произнес Хаджи-Хизир.

— Хаджи, — сказал Шепа Исмаилов, — мы настигли их на втором привале. Забросали гранатами у костра. Останки сожгли.

— Уверен, что это кафир и Пайзулла-Продажный?

— Хаджи, комбинезон иудея я сам бы одел, да он изорвался в клочки… Такой на всем Кавказе один, я не видел второго. Горные ботинки Пайзуллы сохранились, я их…

— Шепа, ты их сожжешь!

— Слушаюсь, Хаджи-Хизир… Мы оставили себе также оружие.

— Оно было?

— Один «калашников» и трепаная снайперка с глушителем. Наверное, в прошлый раз припрятали где-то… Хочу сказать вам спасибо.

— Скажи. За что?

— Вы подсказали, что парочка пойдет на северо-запад, не в Дагестан… Мы бы искали на восточном направлении…

— Про дело молчок, Шепа. Ни слова беширу. Тумгоева оно не касается. Я подумаю о тебе. Хочешь хаджи стать?

— О, ехать в Саудовскую Аравию…

— Конец связи, Шепа, — сказал Хаджи-Хизир.

И, уже отключившись, подумал, что забыл спросить про очки. Были ли очки на трупе в комбинезоне?

С памятью возникали проблемы. Уже во второй раз, если первым считать случай, когда он забыл электронную карту от запорного устройства своего кабинета…

2

Странноватый рыбный запах преследовал Прауса Камерона в корейском мини-басе, предоставленном гостиницей «Минск», все сорок минут, что он ехал до аэропорта Шереметьево-1. Праус отправлялся рейсом СУ-739 в Краснодар, вылет из Москвы в 18.05, с российским паспортом на имя Павла Васильевича Камерова. И теперь с удовольствием говорил с водителем по-русски. Спросил и про запах. Объяснение оказалось простым: пара деловых людей из Владивостока перевозила утром ящики с пластиковыми упаковками белужьей икры на чартерный рейс в Сан-Франциско. Слишком хорошо одетый для шофера человек сообщил, что кило «черной» в Москве стоит восемьсот рублей, в Америке — две с лишним тысячи долларов. Про таможню, разумеется, американскую, Камерон спрашивать не стал.

— Вы знаете эту пару? — спросил Праус.

Водитель, боковым зрением контролируя дорогу, полуобернулся в салон квадратным лицом с резкими морщинами от крыльев носа к губам.

— А вам зачем?

— У меня в Праге дружок пивную держит. Как вы думаете, туда довезут?

— И на Марсе будут яблони цвести… Меня Михаил зовут. Вы когда вернетесь?

— Дня через три, четыре от силы.

— Спросите меня. Я переговорю до этого…

В ознаменование делового знакомства водитель подарил на дорожку газету «Завтра», и в полете, когда стюардессы убрали подносы после ужина, Павел Васильевич Камеров для языковой практики с полчаса прикидывал, как бы перевести на чешский язык вынесенные в заголовок поэтического отдела слова — «Иду родимым зимним государством…» На чешский не получилось, на немецкий, кажется, вышло.

Из разведывательных обзоров явствовало, что кубанцы и терцы кардинально переменились со времени окончания войны. Белогвардейская фронда выродилась в экстремальный красный патриотизм. Праус подумал, что экономисту Павлу Васильевичу Камерову на предстоящих встречах с научным казачеством пригодятся для цитирования кое-какие строки из опубликованных в «Завтра». И выписал в блокнотик впрок:

Какой простор! Какое чувство дома!

Впервой забрел, а все знакомо мне.

Сминая снег, певуче и весомо,

Иду неспешно по своей стране…

Иду родимым зимним государством…

Камерон-старший, рижский пруссак Карл-Эберхардт, тоже самозабвенно любил Россию как государство и в Берлине считал себя эмигрантом первой волны. Чтобы увидеть родину, лейтенант Карл-Эберхардт Камерон напросился на Восточный фронт, быстро сдался в плен и с удовольствием прошел, кажется, летом 1943 года по Садовому кольцу в Москве в многотысячной колонне таких же — напоказ славным труженикам советского тыла. Впечатление от столицы осталось настолько глубоким, что Камерон-старший в 1993 году приехал в Москву туристом и в одиночку повторил маршрут полувековой давности, разразившись рыданиями на Крымском мосту. Мост — единственное, за что зацепилась ослабевшая память…

Но ведь о таком проявлении чувства привязанности к великой стране не всякому расскажешь. Стихи сработают эффективнее.