Книга Сингапурский квартет - Валериан Скворцов

1

Просека сквозь ельник, сползавший к Волге, контуром походила на чашу. В чаше до краев стояла ночная река. Когда Севастьянов, дробя шаг, скатился по рыхлой крутизне на зализанный водой песок, на другом берегу запустили трактор. Кормившиеся среди отвалов пахоты чайки лениво запрыгали от осветившейся кабины.

Катер-паром обдал вонью солярки, пролитой на горячую палубу. С борта вода казалась жестяной. Чеканка, выдавленная на ней кормой, долго держалась в безветрии под июньским небом.

Светила яркая луна, а ещё вечером небо провисало от набухавших туч. «Погода больно изменчивая, давление резко скачет. Старикам плохо, вот и помер», — сказал, нажимая на «о», участковый по телефону. Он говорил о Петракове, на дачу которого Севастьянов теперь спешно добирался из Москвы.

Штурвальный, перекрикиваясь со швартовщицей, ругал за пролитую солярку тракториста, которому слил горючее в долг. Проблесковые всполохи сигнального фонаря на ходовой рубке выхватывали из темноты фиолетовую козу, привязанную к леерному ограждению.

Дом стоял двумя километрами ниже пристани. Еще издали Севастьянов разглядел, что у изгороди топчутся четверо или пятеро.

Человек, стоявший затылком к луне и потому как бы не имевший лица, сказал:

— Сука. Никого не подпустит.

— Чепуха какая-то, — ответил другой. По голосу Севастьянов определил Борис Борисыча — бывшего летчика, впавшего в огородничество, и друга покойного.

— Одинокий был человек. Слабел… Овчарки, в особенности сучки, это понимают и опекают хозяина. Как собаковод заявляю научно, — настаивал человек без лица. — А теперь он помер. Подавно не подпустит. По её мнению, мы съедим труп.

— Что?! — почти крикнул Борис Борисыч. Он сделался глуховат.

— Съедим труп, говорю… А вы кто? Любопытствующий? — Это относилось уже к Севастьянову.

— В каком смысле?

— Ну, кто вы такой?

Собаковод, оказавшийся в сером камуфляже без знаков различия, и второй милиционер — участковый лейтенант, звонивший в Москву, — отвернулись от овчарки за оградой и всматривались теперь в Севастьянова.

— Меня вызвали по телефону…

— Это вас, стало быть, Борисыч назвал, — сказал лейтенант. — Значит, ко мне…

Овчарка, тревожно тянувшая морду в их сторону, взвыла. Рядом с ней в шезлонге, завалившись на бок, лежал покойник.

— Кем он был-то? — спросил собаковод.

— В каком смысле? — спросил Севастьянов.

— В каком смысле, да в каком смысле… Ну, чтобы вот так жить?

Собаковод дернул подбородком на бревенчатое строение с балконом вокруг второго этажа и колоннами под ним в стиле барской усадьбы из кино.

— Все живут как могут, — сказал Севастьянов.

— Крутой был?

— Да вам-то что? Уймите собаку.

— Придется застрелить. Давно уж ждем… не подпускает, — сказал собаковод беззлобно. Судя по интонации, он уважал упорство овчарки.

— Тогда — я, — сказал Севастьянов.

— Мы не имеем права доверять оружие, — проокал лейтенант.

— Да я не о том. Я сам её успокою…

Бумажник, полученный на день рождения неделю назад в этом доме, зацепился застежкой в кармане пиджака. Севастьянов рванул его. Может, шершавая слоновая кожа сохранила запах живого, и собака поймет?

Лейтенант, перекинув руку за калитку, мягко оттянул задвижку.

Фамилии его Севастьянов не помнил, хотя тот назвался по телефону. Года два назад участковый появлялся на петраковской даче, интересовался: не довелось ли видеть в заводях угнанную лодку.

— Приближайтесь приседая, — посоветовал собаковод.

Овчарка вдруг легла на живот и, поскуливая, поползла к Севастьянову, оставляя на траве темную полосу. От шерсти остро несло прелью. Или она уже пропахла разложением?

Жесткое темя и загривок, жалостливо нырнувшие под ладонь, были мокрыми от росы. Пока Севастьянов враз пропахшими псиной пальцами мял и давил себе переносицу, чтобы не расплакаться, участковый, собаковод, Борис Борисыч и какой-то человек в темном халате обходили их с обеих сторон. Собака дернулась. Севастьянов ухватился за её ошейник, бессмысленно подпихивая бумажник под крупитчатый нос.