Книга Вторжение в рай - Алекс Ратерфорд

Бабур не мог поверить услышанному. Его злейший враг мертв, и он держит в руках его череп! Бабур посмотрел на него, и часть его воодушевления улетучилась. Он предпочел бы убить Шейбани-хана собственноручно, увидеть страх в холодных глазах, в которые он никогда не заглядывал вблизи, сказать ему, вспарывая кинжалом живот, что это ему за Ханзаду. Но нет, это сделал кто-то другой, куда более богатый и могущественный…

— Я весьма признателен шаху за этот… дар.

— Мой господин прислал тебе и другие подарки. Они снаружи. Не соблаговолишь ли выйти, дабы я мог их тебе показать?

— Хорошо.

Стражи Бабура, держа оружие наготове, словно ожидали от перса подвоха, расступились, выпуская посла и владыку из шатра. Когда они шли через лагерь, многие воины, слышать не слышавшие ни о каком посольстве, зевали, чесались и справляли утреннюю нужду. В нескольких сотнях шагов за границей лагеря, под сенью дубовой рощи дожидались остальные спутники посла, столь же хорошо вооруженные, как и пышно разодетые. Их стреноженные кони щипали траву под деревьями и пили воду из ближайшего ручья. Однако один конь — мощный, с лоснящейся шкурой вороной жеребец, нетерпеливо переступал ногами, фыркал и вскидывал голову — двое конюхов с трудом удерживали его под уздцы. То был лучший скакун, какого Бабур видел в своей жизни.

— Это Сахраб, племенной жеребец с конюшен моего господина, который шлет его в дар тебе — и кобылицам Кабула.

— Я признателен шаху за его щедрость, — промолвил Бабур, будучи на самом деле несколько озадачен. В черепе Шейбани-хана имелся определенный смысл, но с чего это шах решил преподнести ему еще и такой подарок? Чего ему от него нужно?

Персия являлась не только одной из могущественнейших держав мира, но и признанным центром культуры, чьи поэты и художники славились повсюду. Как Фергана, так и Самарканд лежали слишком далеко от ее рубежей для прямых контактов между правителями, но теперь, когда Бабур властвовал в Кабуле, две страны находились почти по соседству. Шах Исмаил был новым правителем: несколько лет назад он низложил прежнюю династию и основал свою. Он являлся ярым шиитом и утверждал среди своих подданных именно эту форму ислама. Некоторые считали шиитов еретиками, ибо они, в отличие от большинства мусульман-суннитов, к числу которых принадлежал и Бабур, считали, что истинным наследником пророка Мухаммеда являлся лишь его двоюродный брат и зять Али.

Но едва ли вера шаха могла иметь отношение к этому дару. Бабур терялся в догадках, но сейчас было не время для раздумий, тем более что персы поглядывали на него чуть ли не насмешливо.

— Но я уполномочен вручить тебе и еще один дар.

Позади жеребца находилась большая, запряженная шестью лоснящимися волами, повозка, седоков которой скрывали занавески, ярко-желтые, словно стяг Ферганы.

Ферганы!

Бабур медленно двинулся к повозке. Дыхание его сделалось прерывистым. Несмотря на прохладу, он вдруг покрылся потом. Он догадывался, во всяком случае, надеялся, что знает, кто сидит в повозке, но, наверное, за все двадцать семь лет своей жизни не испытывал такого страха, как сейчас. Подойдя к повозке, возница которой почтительно преклонил перед ним колени, Бабур застыл и медленно протянул руку к занавескам, но прежде чем отдернуть их, обернулся к собравшимся позади него небольшой группой людям — персам и своим подданным.

— Отойдите!

Голос его прозвучал резко. Он выждал, пока они отошли на несколько шагов, снова взялся за занавески, раздвинул их и заглянул внутрь.

В дальнем углу, среди подушек, сидела женщина, закутанная в черную вуаль. Когда на нее упал свет, она вздрогнула:

— Ханзада?.. — выдохнул Бабур.

Прыгнув в возок, он задернул за собой занавески. В слабом, едва просачивавшемся сквозь толстый шелк свете он увидел, как женщина слегка подалась к нему, и не в силах себя больше сдерживать, схватился за вуаль и сорвал ее.

На него смотрели карие глаза Ханзады.

Пятнадцать минут спустя Бабур выбрался наружу: к ним было приковано столько взглядов, что, пусть они и находились за занавесками, это казалось не самым удачным временем, чтобы открывать сердца. Да, по правде сказать, Бабур не был уверен, готов ли к этому. Слишком неожиданно все на него свалилось, и едва ли он уже осознал и оценил произошедшее в полной мере.

— Твой господин оказал мне бесценную услугу, — промолвил Бабур, подозвав к себе посланца шаха.

— Мы обращались с твоей сестрой со всем почтением, подобающим такой особе. Две служанки состояли при ней во время поездки и останутся у нее в услужении, если на то будет твоя воля.

Бабур кивнул.

— Вы мои почетные гости. Я отдам приказ поставить для вас шатры рядом с моим, в центре лагеря.

Ему не терпелось остаться с Ханзадой наедине, но учтивость по отношению к шаху требовала от Бабура исполнить роль гостеприимного хозяина по отношению к персам. Как только для них и его сестры были подготовлены покои, он распорядился соорудить из десяти кожаных шатров один большущий навес и расстелить под ним овчины, дабы устроить пиршество. Конечно, для привыкших к изысканному великолепию персов все это выглядело бедно и примитивно, но отсутствие богатых ковров, изукрашенных подносов да расшитых драпировок возмещалось изобилием ароматной жареной баранины и крепкого вина, захваченного его воинами в набегах.

Спустя два часа после начала пира Бабур поздравил себя: посол, с раскрасневшимся лицом и горящими глазами, уже бормотал себе в бороду какие-то стихи, а там его голова и вовсе упала на грудь, глаза закрылись, и тело сползло с подушек.

Разумеется, празднеству предстояло длиться допоздна, и пировали по всему лагерю. Весть о разгроме узбеков и смерти Шейбани-хана порадовала всех. Ненависть к ним объединила даже тех, кто враждовал испокон веку, и Бабур наконец был свободен. Отмахнувшись от телохранителей, которые, стоило ему подняться, стали выстраиваться в группу сопровождения, он припустил бегом через лагерь, полный пьяных, орущих песни воинов, не обращая внимания на приветственные крики и приглашения к их кострам.

Шатер для Ханзады стоял особняком, на отшибе. Сама она сидела, скрестив ноги, за низким столиком и в свете масляных ламп что-то писала, а увидев вошедшего брата тут же поднялась. В тусклом, мерцающем свете она казалась ему такой же юной, как при расставании девять лет назад, но, приблизившись, он разглядел на лице морщинки, которых не помнил, и белесый шрам, шедший от правого уголка рта к уху, которого тоже раньше не было.

— Вот, писала матушке… первое письмо, которое я могу послать ей за столько лет. Проходи, садись рядом.

— Ханзада…

Он так хотел рассказать ей, как горевал… Как горько ему было все эти годы, которые она провела в качестве беспомощной пленницы, и каким виноватым чувствовал он себя из-за своего бессилия… Но почему-то именно сейчас нужных слов не находилось. Лишь когда она протянула руку и нежно коснулась его лица, его скованный язык обрел наконец свободу.