Книга В немецком плену. Записки выжившего. 1942-1945 - Юрий Владимиров

Наконец все успокоились, и я спокойно поговорил с товарищем, который, оказалось, шел из лагеря в Кёнигштайне, где содержались не только русские, но и военнопленные из других стран. Среди них было два красивых француза, одетые в необычные брюки: одна штанина имела темно-зеленый цвет, а другая – ярко-красный. Спросили, что это означает. Получили ответ, что эти военнопленные ребята соблазнили на работе двух молодых немок и поэтому были заключены в каторжную тюрьму с ношением таких особых брюк.

Когда вся толпа продолжила движение, ко мне подошел пожилой чех и попросил срочно помочь ему избавить людей от страшной угрозы: вчера утром во двор их дома упала бомба, но не взорвалась. Надо, чтобы я ее обезвредил. И от такой просьбы я просто остолбенел. Но услышавшие слова старика Андрей Маркин и другие заступились за меня, объяснив, что я не сапер, а жителям надо дождаться прихода специалистов, а пока оцепить опасное место и сделать надпись «Осторожно, бомба!».

Бедный чех остался нами недоволен, а мы продолжили движение, намереваясь выйти из города. На главной улице в это время скопилось множество фур с лошадьми, грузовых и легковых автомашин, пешеходов с тележками и без них. Из-за этого мы не могли продвигаться достаточно быстро, а кроме того, совсем не знали, где нам найти хоть какое-либо пристанище. Среди беженцев нам повстречались немцы из Каменца, в частности высокий косоглазый кучер, работавший раньше на кухне аэродрома и не очень жаловавший нас – пленных. А теперь он заискивающе смотрел на нас. И вот в этой суматохе вдруг раздались крики: «Русские! Русские, солдаты!» И действительно, показались вооруженные автоматами красноармейцы и обгоняющие их грузовики с вооруженными солдатами, а также легковые автомашины самых различных типов и марок с офицерами и высшими чинами. Люди обступали их, поздравляли и уступали дорогу.

Почти все солдаты оказались в сильно загрязнившихся гимнастерках с измятыми погонами, в грязной обуви, обросшими. Они шли беспорядочно, не строем. Признаться, этот внешний вид наших воинов у меня, привыкшего в Германии видеть хорошо ухоженных, всегда и во всем соблюдавших строгий порядок немецких военнослужащих, сразу вызвал какое-то разочарование. Конечно, мы понимали, что нашим воинам, которые в последние дни непрерывно наступали, было не до приличного внешнего вида.

Поскольку войска очень спешили на Прагу, то они начали конфисковывать у беженцев автомашины. Мы стали свидетелями, как один майор выгнал из машины престарелых мужчину и женщину и троих маленьких детей. Старик умолял оставить им машину. Я не выдержал и стал переводить майору просьбу старика. Старик говорил, что он один из бывших руководителей Социал-демократической партии Германии, сейчас очень болен и слаб, добраться пешком до дому он и его супруга с внуками не состоянии. Но майор остался непреклонным, сказав: «Ничего, доберетесь! Я же добрался сюда от самого Сталинграда!»

После того как майор уехал, один из присутствовавших при данной сцене и слышавших мою немецкую речь военных спросил у меня имя, фамилию и другие сведения о себе, а затем неожиданно предложил сейчас же поступить к нему на военную службу в качестве переводчика. Я, разумеется, с великой радостью согласился. И тут же, спешно попрощавшись с товарищами и забыв от волнения захватить с собой шинель и мешок с личными вещами, быстро взобрался на заднее сиденье стоявшей вблизи «трофейной» легковой автомашины моего нового командира – капитана. А рядом со мной села красивая молодая женщина-лейтенант, которой капитан представил меня, однако она с недоверием и даже враждебно посмотрела на меня. Когда мы доехали до того красивого многоэтажного дома, во дворе которого лежала неразорвавшаяся бомба, а на витрине обувного магазина были выставлены отличные мужские и женские сапоги, лейтенант грубо приказала мне выйти, разбить витрину и принести ей оттуда сапоги. Я сначала опешил от этих слов, но быстро пришел в себя и резко ответил, что, во-первых, мы находимся в Чехословакии и не следует обижать братьев-чехов, а во-вторых, во дворе лежит неразорвавшаяся бомба, которая в любой момент может взорваться. Лейтенант разозлилась и истерично закричала на меня: «Вон из машины, гаденыш, предатель Родины! В Сибири тебе гнить и сдохнуть, мальчишка!» После этого капитан молча открыт заднюю дверь автомашины и выпустил меня. Так мне и не удалось оказаться в рядах действующей армии и с честью вернуться домой после окончания войны.

Автомашина исчезла за поворотом улицы, а я поспешил догнать товарищей, так как другого выхода не было. К счастью, они не ушли слишком далеко. Вскоре возле нас остановилась немецкая легковая автомашина, из которой вышел водитель, поприветствовавший нас по-русски словами «Добрый вечер!». Далее он пытался объясниться со мной по-польски, но я попросил его перейти на немецкий язык.

Оказалось, что он поляк, работавший в деревне под Дрезденом у немецкого хозяина. Вместе они отправились в эвакуацию, а сегодня он оставил эту семью и хочет на машине вернуться в деревню, чтобы потом уехать на родину в Польшу. Он опасался, что русские солдаты отнимут машину, поэтому попросил составить ему компанию до Дрездена, считая, что русские не посмеют отнять ее у своего солдата в военном обмундировании. Кроме меня он обещал захватить и товарищей, но в машине могли уместиться еще только три человека. Толя Шишов сразу отказался, сказав, что остается с Аней маленькой, но обе другие наши девушки очень не хотели разлучаться с нами. Пришлось все же не поддаваться их слезам и оставить их на попечении Шишова.

Когда мы стали подъезжать к городку Грженско, двое красноармейцев, видимо регулировщиков, остановили машину и спросили, кто мы и куда едем. Я ответил, что везу раненого военнопленного и его двух товарищей. Они посочувствовали Саше, пожелали доброго пути и отпустили нас. Затем мы доехали до пограничного пункта Шмилка, где с нами произошло почти то же самое, что и в Грженско. Но здесь перед нашим отъездом один из солдат вдруг снял с моей головы артиллерийскую фуражку, примерил ее на свою голову и предложил: «Махнемся на мою пилотку?» Пришлось согласиться и получить взамен выгоревшую от солнца и загрязненную потом и пылью красноармейскую пилотку. А на третий раз нам и вовсе не повезло. Недалеко от Кёнигштайна мы опять встретились с группой военных, но они не стали слушать никаких моих объяснений, а просто выгнали нас всех из машины и выбросили наши вещи, а сами сели в нее и выехали в обратном направлении.

Поляк, пожелав нам всего хорошего, покинул нас, скрывшись за домами, стоявшими недалеко от шоссе. Мы доковыляли до ближайшего дома, заметив в его окне огонек свечи. Через окно я увидел, что хозяин дома хлопочет возле большой кухонной печки. Мы громко постучали, и он впустил всю нашу компанию.

Я поприветствовал хозяина и попросил разрешения переночевать у него. А еще я попросил покормить нас, чем может, но ничего, кроме картошки, у него не оказалось. Пока картошка варилась, я выслушал жалобы хозяина: русские все у немцев отнимают, а еще хуже – насилуют женщин, даже девочек, постоянно требуют спиртного и ходят пьяными, как будто ничего лучше на свете не существует. Немцам приходится голодать. Я пытался возразить хозяину, что так же поступали немецкие военные с населением на оккупированных территориях.