Книга Сущий рай - Ричард Олдингтон

Адрес был написан почерком мистера Чепстона, его классическое греческое «е» наглядно свидетельствовало о культуре и утонченности. Крис сел на скамью и разорвал конверт, не обращая внимания на сияющую улыбку добродушного приземистого португальца. Внутри была пачка писем: несколько писем от Марты, одно от Жюли, одно от Нелл, одно — как ни странно — от конторы по найму и одно, самое объемистое, от мистера Чепстона. Все еще недоумевая, Крис вскрыл его раньше других и увидел в своей руке куковский маршрутный билет, кредитку в пятьдесят эскудо, другую — в двадцать пять песет, третью — в пятьдесят франков и письмо.

«Дорогой Хейлин!

Первый долг всякого человека, а тем паче джентльмена, научиться уважать убеждения и взгляды других, в особенности тех, кто превосходит его возрастом, знаниями и опытом. Вам не удалось научиться этому. Вы ежеминутно вставляете в разговор бессмысленные мальчишеские суждения и глупые критиканские замечания под стать неопытному и невоспитанному агитатору черни. Это крайне неприятно. В том же, как вы выражаете свои мысли, чувствуется непристойное пренебрежение к хорошему тону и дисциплине. Если вы — типический представитель английской молодежи, а я имею основания думать, что таков по крайней мере известный недисциплинированный ее слой, в таком случае — да поможет бог Англии!

Я сделал все возможное, желая помочь вам, но вы вели себя капризно и неумно и проявили самую черную неблагодарность. Вы недисциплинированы, лишены чувства долга и ответственности, не способны питать к другим ни любви, ни уважения. Вы мыслите и рассуждаете как глупец, и вы абсолютно непригодны к какой бы то ни было деятельности. Никто никогда не будет обязан вам, хотя бы за самую ничтожную помощь словом или делом. Помилуй Бог ту злополучную женщину, которой придется в каком бы то ни было отношении положиться на вас.

Я надеялся, что соприкосновение с шедеврами европейской цивилизации и ежедневное общение с человеком, который в какой-то ничтожной доле принимал участие в величайших делах и возвышеннейших замыслах своей эпохи, окажет на вас благотворное влияние. Но вы, напротив, проявили только невежественное легкомыслие и полное отсутствие чуткости.

Я больше не могу этого выносить. Вы осквернили для меня несколько священных памятников истории и религии. Нам лучше расстаться. Приложенный билет и деньги позволят вам вернуться в Лондон. Возможно, более суровая школа жизни научит вас хоть какому-нибудь здравому смыслу. Может быть, вы даже приобретете со временем нравственное чувство, тонкую способность отличать хорошее от дурного, бескорыстную потребность творить добро ради добра и возвышенную веру в идеалы человечества, которой вам так недостает теперь. Но до тех пор вы будете только зря обременять собою землю».

Такова была месть мистера Чепстона, всегда — даже в минуты справедливого гнева — остававшегося классиком и джентльменом.

Кровь прилила к лицу Криса, когда он читал это желчное послание. Неужели мистер Чепстон прав? По-видимому, сам он твердо верил в то, что писал. Ужасно, когда другой человек обвиняет вас в отсутствии именно тех качеств, которые вы больше всего цените и которыми больше всего хотите обладать! Неужели правда, что у него нет веры в идеалы, нет понимания добра и зла, нет бескорыстных побуждений, нет нежности к женщинам, нет способности действовать, нет здравого смысла, нет сознания ответственности, нет знаний и нет ума? Все существо Криса кричало, что эти обвинения нелепы и ложны. И однако, мистер Чепстон был командиром во время войны, а теперь являлся одним из столпов крупного университета. Кто же из них негодяй?

Крис поднял голову и увидел португальца, который смотрел на него с беспокойной сияющей улыбкой. Поймав взгляд Криса, он сейчас же поднял руки, брови и уголки рта; смысл его жеста и гримасы был ясен без слов: «Ну как, теперь все в порядке? Теперь вы понимаете?» Крис кивнул, и хозяин энергично закивал, подмигивая левым глазом и размахивая руками, а потом ушел, продолжая сиять от избытка доброты без всякого видимого повода.

Машинально Крис вскрыл письмо от конторы по найму, все еще взволнованный и расстроенный обвинительным актом мистера Чепстона. Он прочел:

«Сэр!

К нашему сожалению, мы вынуждены сообщить вам, что, по мнению директора школы, которому мы вас порекомендовали, вы не совсем подходите для занятия имеющейся у него вакансии.

Сознавая, что не сможем быть вам полезны в дальнейшем, мы вычеркнули ваше имя из наших списков».

В такую минуту, сейчас же вслед за добросердечным посланием мистера Чепстона, это письмо было для Криса сокрушительным ударом в лоб. Оно подтверждало слова мистера Чепстона. Значит, правда, что он никчемный дурак, которого считают недостойным даже самой ничтожной ответственности, значит, правда, он попусту обременяет собой землю? Тогда зачем обременять ее и дальше? Какой смысл возвращаться в Англию и голодать в бесполезном вынужденном безделье или, в лучшем случае, жить на милости Марты, пока наконец и она не обнаружит, что он представляет собой на самом деле, и ее жалость и любовь не умрут естественной смертью? Почему не покончить со всем здесь же, сразу? Один прыжок с этого головокружительного обрыва, оглушительный грохот падения, и все кончится: элементы, составляющие его тело, вернутся к великой матери-земле, которая построит из них что-нибудь более достойное своей высокой и таинственной мощи.

Не глядя Крис засунул письма, билет и кредитки в карман и исступленно помчался к обрыву в припадке самоуничижения и отчаяния. На бегу в его сознании ярко вспыхивали события последних месяцев. Но в то время как всего лишь несколько дней тому назад он вспоминал те же события спокойно и как бы со стороны принимая их, теперь они вставали перед ним и, подобно вопящим фуриям, обвиняли его.

Все, чего он с надеждой ожидал от будущего человечества, оказалось бесплодной, наивной мечтой. Все, что он замышлял узнать и совершить для служения великой цели человеческого счастья, представлялось теперь нелепым и претенциозным. Все, что он пытался сделать, терпело неудачу. И сам он потерпел неудачу в отношениях со всеми. Не все ли теперь равно, были ли они не правы, или не правой? Если мир снова и снова отворачивается от вас и плюет на вас, зачем обременять землю?

Девять

Когда Крис мчался по поселку, те из его обитателей, которые встречались ему на дороге, смотрели на него в изумлении, потом переглядывались между собою: вот еще один сумасшедший иностранец. Он бежал, спотыкаясь, по крутой каменистой тропинке, подымавшейся к утесам, замедляя бег на крутом подъеме. В своем смятении и поспешности он дважды поскользнулся и упал. Каждый раз он вскакивал на ноги, едва ощущая ссадины, и бежал дальше, пока не очутился, задыхающийся и дрожащий, на самом краю обрыва. Двадцатью футами ниже скала выпячивалась, образуя широкий выступ, и ему пришлось пройти шагов пятьдесят вправо, чтобы найти место, где утес обрывался прямо в море.

Теперь он шел, а не бежал, потому что был слишком утомлен своим неистовым бегом, и пока шел, помимо воли, видел все, что его окружало. Он остановился на краю обрыва, пораженный красотой пейзажа. Ветер стих. Теплый мягкий бриз овевал вершину утеса, и золотое солнце заката заливало беспредельную синеву океана и неба чистым ослепительным светом. Не было слышно ни звука, кроме тяжелого мерного рокота гладких волн, разбивающихся в пену у его ног, и кроме биения его собственного сердца. Далеко на севере треугольный парус рыбачьей лодки покачивался, как хрупкий мотылек, на синей воде. Пока он стоял, не решаясь совершить последний прыжок, глубоко взволнованный этим необъятным стихийным великолепием, одна из весенних бабочек, нежная лимонница, промелькнула мимо него.