Книга Замена - Сергей Цикавый
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так точно, сэр. Лейтенант Малкольм, прибыла…
– Я не знаю, что они там себе думают, лейтенант, но у меня полтора миллиона беженцев, из которых тридцать процентов – херовы повстанцы.
Взрыв. Он не реагирует. Профессионализм? Нет. Зрачки не среагировали – просто усталость. Наркотики? Нет. Потливость повышена – сбои в системе кондиционирования его скафандра.
– Я знакома с диспозицией, сэр.
– Да вы нихера не знакомы! У нас гуманитарный кризис, каждый третий прячет самопал под лохмотьями! А штаб присылает мне смазливого лейтенанта?
Много говорит. Небрит. Звук рации убран.
Вестовые вокруг укреппункта курят, снабжение организовано слабо.
Вывод: некомпетентен.
– Расстреляйте каждого третьего, сэр.
– Ч… Что?!
– Виновата, сэр. Я пошутила. Дайте мне пять «страйкеров» и пятьдесят человек.
Огромная котловина, ставшая лагерем. Тринадцать условных ядер, не горят костры у северной окраины – первая вероятная цель. Горизонт полыхает. Полковник смотрит на мою задницу.
– Здесь кризис, лейтенант. Я звоню в штаб, они ошиблись.
Он хрипит. Поражение голосовых связок. Курит? Нет. Сорвал? Возможно. Среднее звуковое давление в лагере беженцев… Восемьдесят децибел. Сорвал.
Здание на западе должно быть занято, но там почти никто не шевелится – вторая цель. Это экстремисты из «Скарабеев»: не умеют не прятаться, не умеют рассредоточиваться. Идиоты. Пока модель оправдывается.
– Именно кризис, полковник. Именно не учения. Именно поэтому здесь я.
* * *
– Второй тест – второй результат. Кадет Малкольм, вы издеваетесь?
– Никак нет, сэр!
– Держите третий бланк. И будьте добры сделать так, чтобы я получил релевантные показатели.
– Сэр, да, сэр!
– Есть вопросы, кадет?
– Так точно! Если и третий тест получится иным, сэр?
– Вы шизоид, кадет Малкольм?
– Никак нет, сэр!
– Тогда напишите этот тест. Нельзя менять темперамент, как перчатки, кадет.
– Понимаю, сэр.
«Можно!»
* * *
– Слушай, Малкольм, это все странно.
– М?
– Я проиграл тебе спарринг, а на тактическом планировании ты…
– Положи руку вот сюда.
– Э-э…
– Ты неудачник. И ты сейчас держишь меня за грудь. Нравится?
– Э, д-да.
«Идиот».
* * *
– Мам, ты не умеешь смотреть. Он просто хочет твои деньги, понимаешь?
– Послушай, Джоан, я понимаю, что ты скучаешь по папе, но Майкл…
– Папа ушел сам. К другой. И при этом он отсудил у нас…
– Замолчи, Джоан! Ты меня пугаешь!
Я сама. Я сама себя пугаю.
– Джоан… Мы с отцом хотели, чтобы ты выросла самой умной, самой способной, но… Ты точно не хочешь пойти поиграть? Другие дети в пять лет…
– С кем?
Штора похожа… Не знаю, на что она похожа. А мама похожа на испуганную женщину. В этом свете у нее два подбородка, но ей не нужно это знать.
Мне и самой не нужно это знать. Во всяком случае, так говорят.
* * *
Ну же… Давай.
Келсо на прицеле – моя мечта. Он подаст жалобу, и, если успеет, я получу взыскание.
Значит, он не успеет.
Ненавижу. И страх его ненавижу. И издевку.
И соображай уже быстрее, Соня.
* * *
Я ошиблась.
Ее память оказалась не идеальна: я видела стыки и швы, видела, где гнулись целые ветви воспоминаний. Закрашенные по-разному, иначе звучащие, странные и неправильные, но неправильные по-особому.
Не по-человечески.
Ветви сошлись в ствол, и я увидела ее.
Из кресла мне навстречу выбиралась девочка-подросток: нескладная, лобастая, в очках. Футболка с вязью какой-то рок-группы, чистые выглаженные брюки и пляжные тапки на босу ногу. Ее окружали экраны, книги, во все стороны тянулись выправленные ветви, звенящие от знаний, напряженные. Я осматривала комнатку и видела их всех сразу. Кадета и офицера, шлюху и магистра физики.
Я видела подростка – и женщину в песочной двойке, которая чуть не столкнула меня с лестницы.
– Привет, – сказала Джоан. – Будем знакомы. Я – гений.
– Гений?
– Ага. Куда интереснее, правда, кто такая ты.
Дождь барабанил по металлу, вымазывая все внизу фиолетовой рябью. Я сидела, свесив ноги с края крыши, мне было холодно. В парке приземлялись новые VTOL’ы – их грохот вносил оранжевые ноты, целые столбы яркого оранжевого пламени, и мялись кусты, ломались молодые деревца. Красные команды, серый перестук тяжелых сапог.
И только мертвые тела не светились. Не звучали. Не дышали. Их – еще живых людей – поставили так: короткими линиями, и они так упали, с колен прямо в грязь – не дыша, не крича, не звуча.
Просто короткие ряды – «не», «не», «не».
Кровь ушла в грязь и брусчатку – кровь из аккуратных отверстий в затылках.
– Почему? – переспросила Джоан. – Все упирается в переусложнение процедуры. А в конечном счете – в деньги.
– В деньги?
– В деньги. Ты даже не понимаешь, что это, Витглиц. Все детство в больнице, а потом – виртуальные магазины, «Лавка» эта ваша коммунистическая… Ты знаешь, что твой лицевой счет не имел лимитов?
Я не понимала ничего. Я видела тела тех, кто вчера – или позавчера все-таки? – входили в учительскую, смеялись, общались, а потом шли в класс. Я видела живых – а потом мертвых.
И никаких денег.
– До Лиссабона все шло не слишком экономно, – сказала Джоан. – Уволить даже одного человека из такого проекта, как «образование нового поколения» – это сумасшедшие деньги. Одна пуля и несколько часов эффективной работы боевика куда дешевле, чем цифровое прикрытие, смена гражданства, новое место работы, новый соцпакет… Новое – значит, дорогое, а пуля стара и продается оптом.
Я оглянулась. Она стояла, опершись на вентиляционную трубу, и ее футболка мокла, брюки тоже мокли, но лицо оставалось сухим.
– Ликвидировать структурное подразделение в прямом смысле, – тяжело усмехнулась Малкольм. – Это, кажется, называется ирония.
