Книга Вольф Мессинг - Михаил Ишков

— Я всегда готов, товарищ генерал.

— Вот и хорошо.

Берия постучал карандашом.

— Ближе к делу, — и, обратившись ко мне, пообещал. — С вами свяжутся по этому вопросу.

Затем нарком поставил вопрос ребром.

— Что ви, Мессинг, можете сказат, о подследственном? Ему можно верит?

Я ответил честно.

— Не могу сказать наверняка, Лаврентий Павлович.

— То есть как не можете сказат?! Хотите увильнуть от ответственности? Не вийдет, Мессинг!

Алексей Павлович унял расходившегося наркома.

— Подождите, Лаврентий Павлович. Зачем пугать нашего гостя. Скажите, Вольф Григорьевич, как настроен ваш подопечный?

«Мой подопечный! — отметил я про себя. — Ишь, как завернул. Этот генерал еще тот крокодил, почище Берии. Призывать поляков воевать на стороне пшеклентых москалей?! Куда хватил!»

Вслух я отрапортовал.

— Подопечный настроен просоветски. Он готов помочь, но я бы не стал прогнозировать поступки того или иного человека исключительно на основе его мыслеобразов. Нужны более серьезные зацепки. В нашем случае я их не нашел, только общие рассуждения, фантазии, уверенность в правоте нашего дела.

— Действительно, — согласился генерал. — Этого мало. Что вы посоветуете?

— Немного подождать.

— Мессинг, ви соображаете, что говорите! — воскликнул Берия. — Дело на контроле Ставки, вы понимаете, что это означает?

— Нет, — признался я.

Алексей Павлович вновь пришел мне на помощь.

— И слава Богу! Не надо впутывать гостя в наши дела. Сколько прикажете ждать?

Я замешкался.

— Н-не знаю. День, неделю, месяц.

— Это слишком долго.

В этот момент в разговор вновь вмешался Берия.

— Послушайте, Мессинг, предупреждаю — вы не выйдете отсюда, пока не дадите четкий и определенный ответ, можем ли мы доверять Шеелю или нет.

— Как это? — удивился я.

— Вот так. Запрем вас в камеру. Посидите, подумаете. Глядишь, что-нибуд придумаете.

Затем он обратился в Трущеву.

— Это и тебя касается, Николай Михайлович.

— Так точно, товарищ нарком.

— Запомните, Мессинг, времени у нас в обрез.

Я ответил.

— Так точно, товарищ нарком.

* * *

Когда мы добрались до кабинета Трущева, светало. Николай Михайлович, подойдя к окну, так и объявил:

— Светает.

Я, уставший донельзя, пристроился на стуле и, подчиняясь команде капитана госбезопасности, бросил взгляд в окно. За стеклами расплывался скудный февральский рассвет. Дома угадывались смутно, будто нарисованные пастелью. Суровая правда окончательно добила меня. Я люблю живопись, люблю драгоценные камни. Они скрашивают мне присутствие на этом свете, но все-таки и на этом свете экстрасенсу надо позволить отдохнуть.

Трущев подсел ко мне и спросил.

— Полагаю, вам ясен смысл операции?

Я кивнул. В голове у него мелькнуло недоговоренное слово — «Близнец».

— Надеюсь, Вольф Григорьевич, вам также ясно, что в случае провала вас ждут не лучшие времена?

— А вас, Николай Михайлович?

Он улыбнулся.

— Меня расстреляют, а от вас попытаются добиться правды.

— Это страшно?

— Намного. Я хочу помочь вам. Прежде всего…

— Не распускать язык?

Трущев наморщил переносицу.

— Причем здесь язык? Язык — это пустое. Прежде всего, вам надо собраться с силами. Ложитесь на койку в комнате отдыха. Я пока поработаю. Только скажите, не пустышку ли мы гоним?

— Нет, Николай Михайлович. Шеель — крепкий, по-своему честный парень. К тому по своему умственному развитию он многим даст фору. Если Шеель даст согласие, сдержит слово. Он на перепутье…

— Вы считаете, игра имеет смысл?

— Безусловно. Поверьте, Николай Михайлович, я понимаю, где замешан Шахт, отступления быть не может, но Еско можно было бы поверить. Проблема в том, что вера вас не устраивает.

— Конечно. Нам надо знать.

— Именно так. Решение существует, иначе я не стал бы работать. А сейчас мне надо немного поспать.

— Спите, Вольф Григорьевич. А я пока поработаю.

— У вас много дел?

— Выше головы.

— И даже под угрозой расстрела?..

Он пожал плечами.

Такие дела, ребята.

* * *

Мне снилась Ханни. Это был необыкновенно сладостный сон, с объятьями, с поцелуями, со слезами. С абрисом бледнеющего лица… Это воспоминание сменило мелькнувшее во время разговора с Шеелем женское личико.

От неожиданности я рывком сел на жесткой солдатской кровати.

Крикнул.

— Николай Михайлович!

Капитан госбезопасности заглянул в проем двери.

— Слушаю, Вольф Григорьевич.

— Необходимо срочно раздобыть фотографии всех девушек, с которыми учился Шеель. В школе, в институте. Надо поговорить с одноклассниками, с институтскими друзьями. Может, кто-то вспомнит — была ли у Еско девушка? Надежда слабая, но это единственный шанс.

— Недели на две работы, — оценил Трущев. — А результат?

— Мне нужны фотографии. Я узнаю, мне только нужны фото.

Как они крутились в НКВД, не могу сказать, только на исходе третьего дня в кабинет Трущева доставили множество фотографий. Мне, отоспавшемуся в камере, не составило труда идентифицировать одну из девиц.

План действий сложился на ходу. Тамара Петровна Сорокина, сокурсница Шееля, в ноябре сорок первого окончила курсы медсестер и сейчас служила в полевом госпитале на Западном направлении. Там в районе Ржева велись тяжелейшие бои.

У Тамары оказался маленький сын, отец неизвестен.

Я взглянул на Николая Михайловича.

— Это жестоко!

— Ну-ну, Вольф Григорьевич, не будем распускать нюни, — улыбнулся капитан госбезопасности.

Я едва не возненавидел его за эту улыбку.

Позже, разрабатывая план встречи, Трущев предложил организовать ее в полевых условиях — во фронтовом госпитале, где служила Тамара. Заодно провезти Шееля по местам недавних боев и освобожденным населенным пунктам.

Из-под небес подтверждаю — Мессинг ни о чем не жалеет. Да, он поддался «изму» ненависти, но это была моя ненависть, осознанная и толкающая в бой, так что не «измам» учить его, как относиться к последователям Шикльгрубера.