Книга Ночи Калигулы. Восхождение к власти - Ирина Звонок-Сантандер

— Видишь эту картину? — шепнул Марку Теренцию лежащий выше него Тогоний Галл.

Провинциальный всадник перевёл взгляд в угол и ужаснулся. К высокой подставке у стены была прислонена широкая дубовая доска, покрытая росписью, какой обычно украшают стены в богатых домах. Неизвестный художник откровенно изобразил зеленой, жёлтой и красной краской любовные игры двух мифологических героев — Мелеагра и Аталанты.

«Какая мерзость!» — мысленно возмутился Теренций. Широко раскрытые глаза неаполитанского всадника внимательно рассматривали голые ноги Аталанты. Затем переползли на примитивно — но очень образно! — выписанные части тела Мелеагра, не прикрытые одеждой.

— Не смотри туда, — строго велел он сыну.

— Почему? — жалобно скривился юноша. — Я уже взрослый.

— Я сказал: закрой глаза! — зашипел ему в ухо отец.

Теренций-младший покорно отвернулся и обиженно засопел. Ему одному запретили смотреть на картину, которую с плохо скрываемым любопытством рассматривали все.

Марк Теренций-отец смущённо уставился в блюдо с едой. Он старательно избегал смотреть на картину, хоть и было это нелегко: округлые ляжки Аталанты соблазнительно сверкали, побеждая полумрак. Теренций старательно пережёвывал павлинье мясо, политое горько-сладким медовым соусом. Кучка мяса на блюде быстро уменьшалась. И вдруг Теренций побагровел и закашлялся.

— Ты подавился? — учтиво склонился к нему Тогоний Галл. — Позвать раба?

Теренций, краснея и задыхаясь, промычал в ответ нечто, отдалённо напоминающее слово «нет». Выпученные глаза всадника уставились на раскрашенное дно блюда. Там мужчина средних лет с бородой, завитой на греческий манер, нежно обнимал обнажённого юношу. Может, в Элладе такое блюдо в порядке вещей. Может, изнеженному патрицию в Риме это кажется любопытной вещицей. Но в италийской провинции, где по-прежнему ценятся семья и добродетель, такая посуда — редкость, достойная скорее порицания, чем похвалы.

Бросив взгляд на тарелку сына, Теренций закашлялся ещё сильнее. У императора вся посуда оказалась разрисована пакостями! К патрицию уже спешили два раба — египтяне, обнажённые до пояса, с тонкими виссоновыми повязками от бёдер до колен. Подхватив натужно кашляющего Теренция под руки, они с настойчивой мягкостью отвели его в комнату, смежную с триклинием. Помещение это, узкое и прохладное, именовалось вомиторием. «Vomitare» — по латыни значит «блевать». Комната для блевания за последние сто лет сделалась важным местом в римском доме. Покушаешь слизких улиток с майораном, затем длинных мурен, похожих на морских змей. Затем — африканская газель, политая острым рыбным соусом. Затем — устрицы с Тарента, розовая родосская осетрина, жаворонки, начинённые шампиньонами, омар с капустой и спаржой… Затем — рабы тащат тебя, стонущего и хватающегося за живот, в вомиторий!

Марк Теренций прилёг на узкое ложе у стены. Кашель не оставлял его. Красивый, обнажённый до пояса египтянин приблизился к нему.

— Открой рот, благородный патриций, — с резким акцентом попросил он.

Теренций, лёжа навзничь, покорно разинул рот. Египтянин умело всунул в глотку длинное павлинье перо, вымоченное в розовой воде. Теренций надулся, как разозлённый бык. Выпученные глаза наполнились слезами. Внезапная тошнота заставила его вернуть все, съеденное за императорским столом. Облегчив желудок, Теренций радостно заулыбался. Прошёл кашель, дышалось легко и спокойно. Дрогнули в сочувственной полуулыбке полные коричневые губы раба-египтянина.

— Можешь вернуться в триклиний и вновь наслаждаться обедом, — учтиво заметил раб, отерев с лица Теренция потоки блевотины.

Неаполитанский всадник покинул вомиторий и вернулся на ложе окрылённый и посвежевший.

* * *

— Тебе по нраву сия картина? — обратился Тиберий к Калигуле, указывая запачканным жиром пальцем на Аталанту и Мелеагра, привлёкших всеобщее внимание.

— Да, цезарь, — поспешно отозвался Гай.

— Она обошлась мне в миллион сестерциев, — хвастливо улыбнулся император. — Но я не жалею!

Калигула молчал, не находя слов. Платить миллион за измазанную красками доску?

— Оставить её тебе по завещанию? — хитро прищурившись, спросил император.

«Предпочитаю миллион сестерциев!» — подумал Калигула, осторожно улыбнувшись цезарю.

— Не оставлю! — торжествующе засмеялся Тиберий, так и не дождавшись ответа. — Эту картину я дарю моему любимцу, Гемеллу! Он так похож на меня!

Юный Гемелл слабо улыбнулся старому императору. Неуверенный, даже глуповатый взгляд его светло-серых глаз рассеянно ползал по переполненному триклинию. Тиберий любовно осмотрел худую, нескладную фигуру внука. Внука! Несмотря на то, что Гемелл был кровным сыном Сеяна! Зато душа юноши оказалась сродни душе императора, воспитавшего его.

— Спасибо, дедушка, — ласково отозвался юноша, облизав маслянистые от грибного соуса пальцы.

Калигула молчал, опустив голову. Снова Тиберий оскорбил его привселюдно! И снова нужно стерпеть, проглотить обиду! Император, пережёвывая беззубым ртом мягкий сыр, пренебрежительно наблюдал за Гаем.

— Тебе после моей смерти останется другое! — прополоскав рот цекубским вином, равнодушно произнёс Тиберий. И будничным, скучным тоном добавил: — Императорский венец.

Трюфель выпал из ослабевших пальцев Калигулы и шмякнулся в рыбный соус гарум. Он замер с открытым ртом, подумав что ослышался.

— Пусть так! — раздражённо махнул рукой Тиберий. — Станешь императором.

— Неужели я?.. — глупо, растерянно прошептал Гай.

Тиберий поманил его указательным пальцем. Когда Калигула приблизился, шепнул ему в ухо, гадко ухмыляясь:

— Да! Ты, змеёныш и сын ехидны! Ты станешь моей последней местью сенаторам и плебсу, которые ненавидят меня!

— Почему?.. — ошеломлённо лепетал Калигула.

— Потому что я хорошо знаю твою мерзкую, подлую душонку! Таскаешься по лупанарам?! Не удовольствуясь обыкновенным развратом, избиваешь блудниц?! И более того! — Тиберий презрительно прижмурился. — Ты намеревался убить меня!

— Неправда, цезарь! — Калигула испуганно вздрогнул.

— Правда! — император кивнул головой с деланным безразличием. — Тебе принадлежал нож, обнаруженный у моей постели.

Гай всхлипнул, залепетал что-то несуразное, стараясь оправдаться. Тиберий предостерегающе поднял правую ладонь:

— Молчи! Я знаю все! Тебе повезло: я так стар, что мне уже безразлично жив ты, или мёртв!

Что можно ответить старику, который уже добрался до последней черты и потому позволяет себе откровенность, недоступную живым? Калигула промолчал.

Тиберий закрыл глаза и надолго застыл. Седая голова покачивалась на тонкой жилистой шее. Казалось, он заснул. Но Тиберий не спал. В самый неожиданный момент он встрепенулся и жестом подозвал патриция, лежащего за соседним столом.