Книга Смерть на рассвете - Деон Мейер

Кто сказал, что совпадений не бывает, — Юнг? Может быть, Нагел намеренно или же сознательно-подсознательно послал меня к Нонни в тот, первый раз? Я и такую возможность не исключаю, но не рискую углубляться в лабиринт малоизученных областей психологии, боясь заблудиться.

К своему глубочайшему стыду должен признать, что его слова, его, так сказать, брошенная перчатка, лишь подхлестнули наши чувства. Мы еще теснее сблизились в измене, упрочили узы нашей любви. В минуты, которые мы украдкой урывали у нее дома, в постели Нагела, когда мы лежали друг у друга в объятиях, мы, словно заговорщики, гадали, знает он или не знает, обсуждали, как нам себя вести, вспоминали мелочи, по которым мы могли бы выдать себя, — и неизменно приходили к выводу, что у него нет никаких оснований нас подозревать.

Мы проводили вдвоем очень мало времени: иногда урывали час-другой, если Нагел задерживался в суде; по вечерам, когда он удобно устраивался за барной стойкой, собираясь «серьезно надраться», и — о, какие редкие — дни и ночи, когда он уезжал из Кейптауна, чтобы помочь коллегам из провинции.

В те месяцы Нонни Нагел составляла смысл моей жизни. Я начинал думать о ней с той секунды, как открывал глаза утром; я тосковал по ней до тех пор, пока не засыпал вечером. Моя любовь к ней была всеобъемлющей, она затмила все остальное. Любовь как вирус, любовь как болезнь… Любовь как исцеление.

Моя любовь к ней была правильной, хорошей. Нагел ее отвергал, я же ее открыл, обогрел, холил и лелеял, сделал ее своей. Моя любовь к ней была чистой, красивой, нежной. Следовательно, она была правильной, несмотря на то что мы совершали ужасное предательство. Я все обдумал для себя и сказал Нонни: ее муж сам сделал выбор, принял решение. Мы вместе возвысили свои чувства до уровня крестового похода в защиту любви и справедливости.

Почему она не бросила его, не ушла от него? Я спросил ее об этом лишь однажды, а она посмотрела на меня своими красивыми, нежными глазами и как-то беспомощно всплеснула руками. Тогда я понял кое-что про нее. Видимо, Нонни, как и многие женщины, с которыми плохо обращаются мужья, стала зависима от него. Одно слово похвалы с лихвой возмещало целое море брани. По-моему, ей просто казалось, что она не сумеет больше жить одна; она не верила, что способна прожить без него.

Больше я ни о чем ее не спрашивал; я понял, что мне придется взять инициативу на себя. Но может быть, сама природа нашей связи оставляла мало времени на беседы о будущем. Может быть, все дело в том, что мы хотели быть уверены, не желали так быстро растворять волнение запретного. Мы никогда не обсуждали развод и прочие подробности нашего будущего.

Однажды под вечер (его снова задержали в суде), когда мы немного остыли после жаркой любви, я произнес слова, которые очень многое изменили. Я собирался сказать ей: «Нонни, я люблю тебя. Выходи за меня замуж». Мои же слова стали порождением вины, страха и того обстоятельства, что ни на чем другом я не мог сосредоточиться.

— Как нам избавиться от Нагела? — выпалил я, не понимая, что именно сказал.

51

Барт де Вит и Матт Яуберт вызвали Тони О'Грейди на ковер.

— Ван Герден сдвинул дело с мертвой точки практически с пустыми руками. У него не было ни отчета судмедэкспертов, ни команды детективов под началом, ни взвода полицейских, ничего. Теперь твоя очередь, Энтони О'Грейди. Шевелись! Над нами потешаются и военные, и журналисты. Окружной комиссар вне себя, он только что устроил мне разнос по телефону. Звонил даже министр юстиции всей провинции. Он заявил, что так больше продолжаться не может. Ты возглавляешь расследование. Скажи, что тебе нужно, и вперед! Действуй!

И вот инспектор О'Грейди беседует с важной на вид старшей сестрой милнертонской больницы; его мясистое лицо приобрело багровый оттенок, он дрожит от ярости. Губы шевелятся; Тони О'Грейди с трудом удается не выговорить слова, которые нельзя произносить при женщинах.

— Его… нет?! — с трудом выговорил он наконец.

— Совершенно верно, сэр, его увезли военные, несмотря на протесты всего медперсонала, — намеренно спокойно ответила старшая сестра. Ей меньше всего на свете хотелось, чтобы О'Грейди хватил инфаркт прямо у нее в кабинете: вон как толстяк раскраснелся, разнервничался, весь трясется.

— Х-х-х-х-х… — захрипел О'Грейди. Нечеловеческим усилием воли ему удалось сдержаться и не выпалить слово, которое вертелось на языке.

— Его увезли минут десять назад. Даже не на специальной машине.

— Они сказали, куда его везут?

— Сказали, что он арестован. В ответ на мои возражения они ответили, что заключенному будет оказана медицинская помощь.

Инспектор О'Грейди снова чуть не разразился проклятиями, но вовремя прикусил язык.

— В каком он был состоянии?

— Стабильном, но мы как раз собирались взять у него анализы. После такого удара по голове вполне вероятно сотрясение мозга.

— Он был в сознании?

— По-моему, он бредил.

— Разборчиво?

— Не знаю.

— Кто забрал его?

— Некий полковник Бритс.

Досада, бессильная ярость сотрясали мощное тело О'Грейди.

— Вот сволочь! — Инспектор понял, что больше не в силах сдерживаться. — Сволочь поганая, грязный ублюдок, так его растак! — Он сдулся, как большой воздушный шар.

— Ну что, полегчало? — улыбнулась старшая сестра.

Но О'Грейди ее уже не слышал. Он бежал по коридору, на бегу выхватывая из кармана мобильник. У него много вопросов к девчонке-адвокатше, но первым делом нужно позвонить Матту Яуберту. Яуберт доложит Барту де Биту. Барт де Вит доложит комиссару, а комиссар может докладывать кому хочет, но до конца дня Бестера Бритса смешают с дерьмом!

Как оказалось, инспектор О'Грейди ошибался.

Человек с трещиной в черепе, полученной от удара лопатой, сидел на деревянной табуретке. Ангар, в котором проходил допрос, находился в дальнем углу заброшенной территории, на базе ВВС Истерплат. Допрашиваемого не связывали, не надели на него наручники. Полковник Бестер Бритс, оглядев своего подопечного, понял, что необходимости ограничивать его движения нет.

Помещение караулили четверо солдат с винтовками R-5. Кроме того, пленный был в плохой форме. Голова у него завалилась набок; он дышал часто и неровно и каждые несколько секунд таращил глаза.

— Больно? — спросил Бестер Бритс, шлепая ладонью по красноватой ране на голове пленного.

Звук, сорвавшийся с распухших губ, отдаленно напоминал слово «да».

— Как тебя зовут?

Ответа не последовало. Бритс снова поднял руку, угрожающе занес над головой допрашиваемого.

Тот что-то прохрипел.

— Что?

— Гэ-эри.

— Гэри?