Книга Пропавшее войско - Валерио Массимо Манфреди

— Я не знаю… Просто вдруг заметил, что понимаю их.

Это чудо было трудно объяснить. Молодой человек рассказал, что еще ребенком его продали в рабство в Афины, поэтому вполне возможно, что он происходит из здешних мест. Полузабытый родной язык годами жил где-то в глубине сознания, до тех пор пока память не проснулась при встрече с племенем предков.

Потом нам пришлось преодолевать горный хребет, на котором выстроились вооруженные отряды — колхи, народ золотого руна.

Я открывала для себя чудесную вселенную, в которой правда и миф постоянно сливались и перемешивались, а реальные картины превращались в невообразимые видения.

Ксен подал сигнал к наступлению, призывая воинов завоевать последний перевал: он скакал взад-вперед, от колонны к колонне, подбадривая, выкрикивая шутки и проклятия, а потом произнес:

— А теперь вперед! Сожрем их живьем!

Греки ответили ему оглушительным воплем и бросились в атаку, вверх по склону, с сокрушительными пылом и мощью. Они смели колхов во время первого же приступа, и армия расположилась лагерем в окрестных деревнях, встретившихся на пути еще до наступления вечера. Здесь произошло очень странное событие. У сотен людей проявились все признаки отравления: тошнота, жар, рвота, смертельная слабость. Решили, что так подействовал мед, но я никогда прежде не слышала, чтобы пчелы производили ядовитый мед. Как местные сами выживали в таком случае? Мне в голову пришла другая мысль, и кажется, Ксену тоже: ведь у армии есть враги и причин, по которым нас хотели уничтожить, не стало меньше.

К счастью, больные вскоре поправились, и это отчасти свело на нет мои подозрения. Мы снова двинулись в путь, и наконец перед нами открылась широкая полоса берега, а на второй день показался Трапезунд. Греческий город.

С тех пор как паши в последний раз говорили на своем языке с местными жителями, понимавшими их, прошло больше года, так что радость была огромной. Мы разбили лагерь у ворот города и, пока военачальники вели переговоры с властями, стремясь получить помощь, необходимую для того, чтобы продолжить путь, устроили игры и соревнования, дабы отблагодарить богов.

По окончании торжеств настало время принятия решений. Созванный в полном составе совет армии не оставил полководцам особого выбора: никто больше не желал продолжать поход, снова вступать в битвы и терпеть потери. Люди считали свою задачу выполненной, хотели сесть на корабли и вернуться домой. Один из воинов даже произнес речь, как будто подслушанную у актеров комедии в театре, представлявшую собой пародию на выступление воина-героя. Словно для того, чтобы все поняли: натерпелись уже достаточно!

Софос попробовал получить у городских властей военные и транспортные корабли, но результат не оправдал его ожиданий. Ему выделили лишь пару триер и десяток судов поменьше. В довершение ко всему один из наших, тот, кому вверили оба корабля, поскольку он обладал некоторым опытом в мореплавании, ночью снялся с якоря и ушел на одном из них. Его звали Дексипп, и с того дня беглец остался в памяти людей как предатель.

Оставшихся судов, разумеется, не хватало для того, чтобы перевезти целую армию, поэтому нам пришлось отойти в глубь страны, совершать набеги и грабить деревни, население которых защищалось когтями и зубами. Я не была свидетельницей этих вылазок, поскольку оставалась в лагере вместе с остальными женщинами, ранеными и выздоравливающими, но достаточно узнала о них из рассказов: греки устраивали грабежи и пожары, женщины и дети выбегали из полыхающих домов и катались по земле, сражающиеся с обеих сторон превращались в живые факелы, имели место жестокие схватки и убийства.

Но разве у воинов был выбор? Если бы они могли, конечно же, купили бы все необходимое на рынке, но денег и ценных вещей для обмена не хватало. Я вот уже какое-то время привыкла думать как они — закону выживания нельзя не подчиняться. Ужасы войны являлись печальным следствием этого закона. После того как битва начиналась, боль, кровь, телесное и душевное напряжение сметали все преграды, установленные цивилизацией, уничтожая все, что сдерживает человека в обычной жизни. Мне повезло: я всего этого не видела.

Простояв месяц, армия опустошила все окрестности: в радиусе одного-двух дней пути больше нечего было грабить. И жители Трапезунда уже не могли терпеть нас и хотели, чтоб мы ушли во что бы то ни стало; посему снова предстояло двинуться в путь. Решили, что те, кто не принимает участия в сражениях, сядут на корабли и лодки, имевшиеся в нашем распоряжении, и таким образом расход продуктов тоже заметно сократится. Командование флотом поручили Нету, военачальнику, много раз вступавшему в пререкания с Ксеном. Он, кажется, тоже вел дневник экспедиции; хотелось бы мне знать, что там написано.

Раненые, больные, немолодые воины и все женщины отплывали домой. Да, девушки уезжали — те самые девушки, что подбадривали мужчин у переправы через бурную реку, словно атлетов на стадионе, те, что обнимали их по возвращении с поля боя, перевязывали раны, утешали после сражений, ежедневных и еженощных схваток со смертью; девушки, любившие воинов потому, что каждый следующий день мог стать последним.

Теперь они уезжали.

Я осталась с Ксеном. Мелисса — с Клеанором, и еще двадцать или тридцать женщин, сделавшихся постоянными подругами некоторых воинов, поступили так же. Мы двинулись вдоль берега, не теряя из виду моря. Вскоре заметили отплывающую флотилию судов, и мне то и дело казалось, что я вижу, как наши подруги прощаются, размахивая в воздухе цветными тканями и платками. Ком подступал к горлу, и я не смогла сдержать слез. Подумала о Листре, ледяном холоде, в котором она пыталась родить, об отчаянии и одиночестве, охвативших меня, когда я осталась возле ее окоченелого трупа. О смерти, возжаждавшей получить свою дань — несчастную рабыню и ее неродившегося ребенка. И, купаясь в лучах солнца, отражавшегося от морской глади тысячами слепящих отблесков, я снова вспомнила о таинственном божестве бури, поднявшем меня с земли и по воздуху доставившем к лагерю, чтобы меня нашли. Быть может, оно состояло из снега и с приходом весны растаяло, а душа его теперь заключена в бесчисленных искрах, сверкающих в струях горных рек.

Через несколько дней пути мы добрались до первого крупного города, и настал горький момент, который мы долго откладывали на потом: надлежало сосчитать оставшихся в живых. Я не знаю, по какой причине это делалось именно сейчас: формально — для того, чтобы узнать, сколько ртов нам предстоит кормить. Армию выстроили в полном боевом снаряжении, и военачальники каждого подразделения устроили перекличку. Каждый раз, когда произносили имя выжившего, он отвечал:

— Здесь.

Но часто ответом было длительное молчание. В таком случае военачальник, хотя и знал, что называет имя мертвого, повторял его, как того требовал военный обычай, и, лишь вторично услышав молчание, переходил к следующему. В ходе переклички лица присутствующих постепенно мрачнели, потому что каждая пауза означала погибшего товарища и рождало в их воображении кровавые и мучительные образы.

И тут я вспомнила, что тех, кого я всегда называла «десятью тысячами», в действительности изначально было больше — около тринадцати тысяч. Из них теперь подали голос лишь восемь тысяч шестьсот. Более четырех тысяч умерли от холода, голода и ран.