Книга Последний легион - Валерио Массимо Манфреди

Все это — воспоминания Мирдина Эмриса,

друида из священного Глевского леса, —

римляне называли его Меридием Амброзином.

Я взял на себя задачу записать их, чтобы те,

кто будет жить после меня, не забыли о событиях,

которым я был последним свидетелем.

Я давно перешагнул порог предельного возраста и не могу объяснить, почему моя жизнь все не прекращается, почему она так превысила пределы, обычно отпускаемые природой человеческим существам. Возможно, ангел смерти просто-напросто забыл обо мне, а возможно, он решил дать мне еще немножко времени, чтобы я успел раскаяться в своих многочисленных грехах, и грехах довольно серьезных. Впрочем, это всего лишь самонадеянное предположение. Я всегда страдал непомерной гордыней из-за ума, дарованного мне Господом, и я позволял себе — из чистого тщеславия — даже сочинять небылицы о собственном ясновидении, и даже о том, что якобы обладаю силами, которыми может обладать лишь Высший Творец, и о том, что меня защищают Его слуги… да, и все это — чтобы утвердиться среди людей. Ох, да, я даже посвятил себя запретным искусствам, я записывал древние языческие молитвы жрецов, живущих в этих землях в стволах деревьев… И все же я верю, что не творил зла. Какое зло может быть в том, чтобы слушать голос нашей древней Матери, голос самой Природы, и голос ветра, шумящего в ветвях, и песни соловьев при луне, или журчание весенних вод и шелест сухой листвы, когда холмы и долины одеваются в сияющие одежды осени, и этот тихий солнечный закат предвещает наступление зимы?..

Сейчас идет снег. Большие белые снежинки танцуют в неподвижном, воздухе, и безупречный покров одевает холмы, что возвышаются за этой молчаливой долиной, и эту уединенную башню. Интересно, похожи ли Долины Вечности на это место? Если они таковы, смерть может оказаться желанной, и мысль о последнем приюте не испугает.

Как много времени прошло! Как давно были те кровавые, шумные дни ненависти и войны, судорог умирающего мира, который я считал бессмертным и вечным, и гибель которого увидел собственными глазами… Теперь, когда я готовлюсь совершить последний шаг, я ощущаю потребность записать историю этого рушащегося мира и рассказать, как последнее семя подгнившего дерева очутилось в этой далекой стране, где оно пустило корни и дало начало новой эры.

Я не знаю, достаточно ли времени отпустит мне ангел смерти, не знаю я и того, выдержит ли мое старое сердце напор чувств, оживленных воспоминаниями, — ведь эти чувства едва не разорвали меня на части, когда я был куда моложе; но не позволю себе ослабить старания. Я однажды видел это издали, но я думал, что эта картина навсегда стерлась из моей памяти, поблекла, как блекнут постепенно древние фрески.

Я думал, что взять перо и коснуться им чистого листа пергамента — это все, что нужно, чтобы восстановить историю, выпустить ее на свободу, как вырывается на свободу река в дни таяния снегов, — но я ошибался. Сначала я должен пробудить образы, восстановить всю силу их цвета, оживить лица и голоса, наполнявшие те далекие годы. Я должен также воссоздать то, чего не видел собственными глазами, как драматург проигрывает в уме сцены и события, в который сам не принимал участия.

Сейчас на холмы Карветии падает снег. Вокруг все бело и тихо, и последний свет дня медленно угасает…

Из народов, далеких друг другу, ты создал единство.

Рутилий Намациан,De Reditisuo, 63