Книга Рождение Венеры - Сара Дюнан

Я снова замолкла. И при свете факелов мы поглядели друг другу в лицо. Слова вернулись ко мне не сразу.

– Наверняка это просто предупреждение, – прошептала я. – Он еще молод. Его, наверное, хотят попугать. – Муж ничего не отвечал. – Все будет хорошо. Томмазо не глупец. Если ему не хватит мужества, он прибегнет к хитрости.

Кристофоро грустно улыбнулся:

– Алессандра, мужество здесь ни при чем. Это вопрос времени. – Он помолчал. – Я уделял ему недостаточно внимания в последние месяцы. – Он произнес это так тихо, что я даже не уверена, правильно ли расслышала его.

– Сейчас ни к чему об этом думать, – сказала я поспешно. – Быть может, все мы уделяли недостаточно внимания друг другу. Быть может, потому все и произошло. Но теперь не время сдаваться. Вы сами так говорили. Голос Монаха теперь не единственный в городе. За вами явиться не осмелятся. Вы слишком знатного рода, да и обстановка меняется весьма быстро. Пойдемте же в дом и поговорим.

Мы засиделись допоздна в эту ночь, глядя на пламя очага, как случалось в недолгие приятные недели после нашей свадьбы, пока в мою душу еще не просочился разъедающий яд ревности. Теперь он, мой муж, нуждался в поддержке, и я, как могла, старалась его утешить, но этого было мало. Всякий раз, как он умолкал, я догадывалась, о чем он думает. Каково это – знать, что твой любимый человек страдает? Когда, сколько ни затыкай себе уши, все равно слышишь его крики? И хотя я покривила бы душой, сказав, что люблю брата, при мысли о том, что с ним сейчас делают, у меня все внутри сжималось. Сколь же тяжко должно быть моему мужу, который благоговел перед этим совершенным телом, держа его в своих объятьях? После дыбы оно уже не будет совершенным!

– Поговорите со мной, Кристофоро. Вам станет легче. Скажите мне… Вы, наверное, думали о таком повороте событий. О том, что каждый из вас станет делать, если все так обернется.

Он покачал головой:

– Томмазо никогда не задумывался о будущем. Он одарен искусством жить мгновеньем. Но он умел вытворять с этим мгновеньем такое, что начинало казаться, будто оно никогда не кончится.

– Значит, теперь задумается. Никогда не знаешь, как человек поведет себя в час испытаний. Томмазо может удивить нас обоих.

– Он боится боли.

– А кто ее не боится?

Я часто думала о дыбе. Как и все, наверное. Иногда, проходя мимо замка Барджелло летом, когда из-за жары все окна распахнуты, слышишь вопли, доносящиеся изнутри. И спешишь прочь, утешая себя мыслью, что там не истязают никого из твоих знакомых или что там держат одних преступников либо грешников и в любом случае ты ничем не можешь им помочь. Однако воображению не прикажешь! На дыбе ломают кости, чтобы сломить волю. Существует множество орудий пытки – щипцы, огонь, веревки, кнут, – но раны от них заживают, а шрамы зарастают. А вот после дыбы, если применять ее как следует, оправиться уже невозможно. Крепко связав руки за спиной, несчастных быстро поднимают вверх, на большую высоту, потом бросают вниз, и так снова и снова, и вот уже сухожилия и мышцы лопаются и рвутся, а кости выворачиваются из суставов. Иные находят, что это подобающая пытка, ибо напоминает о муках Распятия. О том, как рвались руки Спасителя под тяжестью Его тела, висевшего на кресте. Разница только в том, что от дыбы человек не умирает. Или умирает редко. Чаще всего, когда его отвязывают, он валится наземь, как тряпичная кукла. Иногда людей, уцелевших после пытки, годы спустя можно встретить на улицах: будто параличом разбитые, согбенные, они бредут, шатаясь и качаясь и тряся руками и ногами. Бог наделил человека не только телесной красотой, но и телесной хрупкостью. В Писании сказано, что до грехопадения люди не ведали боли и что наши страдания посланы нам за Евино ослушание. Как трудно поверить, что Господь покарал нас так страшно за один-единственный, пускай и серьезный грех. Наверняка боль – это еще и напоминание о бренности и несовершенстве плоти по сравнению с душой. И хотя это представляется столь жестоким…

– Алессандра…

– Что? – Я далеко улетела мыслями, глядя на пламя, и не слышала, что говорил мой муж.

– Ты устала. Почему бы тебе не пойти спать? Какой смысл нам обоим сидеть и ждать?

Я покачала головой:

– Я останусь с вами. Вы представляете, сколько у нас еще времени в запасе?

– Нет. Один человек, которого схватили летом… Я видел его потом перед ссылкой. Он рассказал мне, как все было. Он говорил, что некоторые сразу выдают имена, чтобы избежать боли. Но признания, сделанные не под пыткой, считаются ненадежными.

– Значит, им приходится признаваться дважды, – сказала я. – До и после пытки. Любопытно, называют ли они одинаковые имена или разные.

Муж пожал плечами:

– Увидим.

Я еще немного посидела с ним, но, как Петр, бодрствовавший при Христе в ту последнюю ночь в саду, чувствовала, как постепенно тяжелеют веки и глаза слипаются. День был очень длинный – к тому же порой мое будущее дитя, казалось, само решает, когда мне бодрствовать и когда спать.

– Пойдем.

Я подняла глаза и увидела, что он стоит надо мной. Я протянула ему руку. Он отвел меня в мою спальню и помог улечься в постель.

– Позвать Эрилу?

– Нет-нет, пускай спит. Я просто немного полежу. Я закрыла глаза и замерла.

И вдруг почувствовала, как он забирается на кровать, ложится рядом со мной, осторожно придвигается, и вот уже мы лежим с ним бок о бок – совсем как каменные изваяния на церковных надгробиях. Он очень старался меня не разбудить, и я не стала показывать ему, что проснулась. Через некоторое время он положил руку мне на живот. Я вспомнила Плаутиллу и ее умершую малышку, потом монаха и окровавленную грудь той женщины и, наконец, подумала о Пресвятой Деве – такой умиротворенной, такой благословенной в своей тягости. И, подумав о ней, ощутила, как шевелится ребенок.

– A-a, – тихо сказал муж, – он уже готовится к выходу.

– М-м-м, – промычала я сквозь сон. – Хорошо брыкается.

– Какой же он у нас получится? Если найти подходящих наставников, ум у него наверняка засверкает как новенький флорин.

– И глаз, способный отличить новенькую греческую статую от древней. – Я ощущала тепло его ладони у себя на животе. – Надеюсь все же, он сумеет любить и Бога, и искусство безо всякого смущения и страха. Хочется думать, в будущем Флоренция не станет разжигать между ними вражду.

– Да. Мне тоже хочется так думать.

Мы умолкли. Я нежно накрыла своей ладонью его руку.

На рассвете весь дом перебудил стук в ворота. Дурная весть часто приходит с утра пораньше, словно дню не под силу лживое бремя обманчивой надежды.

Меня разбудил шум, но муж уже давно не спал. Дитя в моем чреве так выросло, а у меня так мало осталось сил, что я не скоро сумела слезть с кровати и сойти по лестнице. Когда я спустилась, ворота были уже отперты и вестник стоял посреди двора. Эрила тоже поднялась: во времена вроде нынешних слухи, похоже, просачиваются сквозь невидимые щели в стенах.