Книга Транзиция - Иэн Бэнкс

стуле и размышлял. Чем дольше я думал, тем крепче утверждался во мнении, что палата на первом этаже какая-то странная.

Слишком уж там было тихо. Мужчина, спавший по соседству, выглядел чересчур отрешенным. А если там всех накачали успокоительным? Не исключено. Трудных пациентов частенько усмиряют с помощью химического эквивалента ремней, которыми меня так несправедливо пристегнули к каталке. Возможно, без седативных препаратов пациенты перевернули бы клинику вверх дном.

И все же за этим чудилось нечто большее. Что-то в тихой палате показалось мне почти знакомым, всколыхнув половинку или даже четверть воспоминания – думаю, оно мне еще пригодится, если не сейчас, то в будущем. Наверное, все дело в ощущении места, его атмосфере (по-моему, здесь должен быть другой термин, но он от меня ускользает). А может, виновата деталь, которую я подметил машинально, хотя осознанный мыслительный процесс ее пропустил?

Меня тянуло провести расследование. Да, днем ранее я точно так же хотел разузнать про ночного гостя, расспросить персонал и малахольных из комнаты отдыха, однако не вышло. И бог с ним, подумал я: раз уж вторжение не повторилось, лучше забыть о нем и больше ни с кем не обсуждать. Зачем привлекать к подонку лишнее внимание? Тайна палаты с тихими пациентами почему-то казалась мне важнее, серьезнее. Она определенно заслуживала тщательной проверки. Я решил вновь туда наведаться.

Я открыл глаза. Нужно было идти, пока не стемнело. Мне представлялось, что в дневные часы я узнаю о тихой палате больше, нежели ночью, когда все в любом случае будут спать.

Я встал с койки, надел халат и тапочки, по коридору добрался до лестничной клетки и спустился на первый этаж. Уборщицы у дверей тихой палаты накричали на меня, едва завидев. Я понял – в основном по жестам, – что не должен был топтать мокрый мол.

Ближе к вечеру я предпринял еще одну попытку, но меня завернула обратно медсестра, дежурившая в тихой палате. Когда двери закрывались, я заглянул в щель и увидел безмятежную картину. На белоснежные койки из окон падал мягкий свет, однако никто не сидел, опершись о подушку или свесив ноги на пол, никто не бродил по комнате. И пусть я не успел присмотреться, это спокойствие меня насторожило. Я ушел с твердым намерением вернуться ночью.

И вот, в самый разгар ночи, я соскальзываю с койки и накидываю халат. Я чувствую лишь небольшую сонливость после вечерних лекарств: я проглотил только одну таблетку, вторую тайком выплюнул.

Мне разрешают пользоваться карманным фонариком, который я храню в прикроватной тумбочке. Батареек в нем нет – он работает, если сжимать ручку. Крошечный маховик начинает крутиться с еле слышным скрежетом, отчего загорается маленькая желто-оранжевая лампочка. Я беру фонарик с собой.

Еще у меня есть нож, о котором персонал не знает. Думаю, он предназначен для чистки овощей и фруктов. Я нашел его однажды утром, когда принесли завтрак. Ножик лежал под большой тарелкой. У него маленькое острое лезвие и черная пластиковая рукоять с глубокой царапиной. Обнаружив его, я заметил, что к металлу пристал кусочек какого-то склизкого овоща – значит, ножом недавно пользовались. Должно быть, работники кухни забыли положить его на место, и он по ошибке очутился на моем подносе.

Сперва я хотел сообщить о находке, позвать кого-нибудь или оставить ножик на тарелке, чтобы его забрали и вернули на кухню – а может, и выбросили (эта зазубрина на ручке, наверное, служила рассадником микробов). Сам не знаю, почему забрал нож себе, протер салфеткой и положил на маленький выступ позади прикроватной тумбочки. Просто решил, что так нужно. Я не суеверный, однако счел этот ножик подарком судьбы и вселенной, а такими вещами не разбрасываются.

Нож я тоже беру с собой.

Моя палата не заперта. Я выхожу, тихо прикрываю дверь и оглядываю тускло освещенный коридор. Вдали – там, где комната отдыха и сестринский пост – виден маленький островок света и приглушенно звучит радио, какая-то задорная мелодия. Путь теперь кажется гораздо опаснее, чем предыдущие две вылазки днем.

Я дохожу до лестницы. Подошвы моих тапочек шлепают тишайшим образом. Осторожно открываю и закрываю дверь. Лестничная клетка освещена ярче и пахнет чистящими средствами. Я спускаюсь на первый этаж и крадусь по нижнему коридору столь же тихо, как по верхнему. Опять полумрак. Я приближаюсь к дверям с застекленными окошками, за которыми темным-темно.

Прикрываю за собой двери. Палата не изменилась. Оглядываю тучного мужчину на ближайшей ко входу койке. Рядом с ним прошлой ночью поставили мою каталку. Пожалуй, он выглядит так же, как вчера. Прохожу мимо остальных кроватей. Везде лежат обычные люди – исключительно мужчины, разной комплекции и с кожей самых разных оттенков. Все мирно спят.

Что-то не дает мне покоя. Какой-то нюанс относительно самого первого пациента – толстяка у дверей. Возможно, я пойму, когда взгляну на него еще раз, на обратном пути.

У одного из мужчин в дальнем конце палаты я замечаю что-то на шее. Приходится включить фонарик. Прикрываю его рукой, чтобы свет не бил в глаза спящему. Возле кадыка вижу запекшуюся кровь. Впрочем, совсем немного – ничего зловещего. Скорее всего, порез от бритвы.

Вот оно! Я на цыпочках возвращаюсь к толстяку. Его побрили! Прошлой ночью у него была щетина, какая отрастает примерно за неделю, а сейчас он гладко выбрит. Я оглядываюсь. Все лица выбриты. Прежде я встречал и бородатых, и усатых пациентов – судя по всему, здесь нет четких правил касательно волос на лице. Из каждых двадцати подопечных клиники у одного-двух точно будет борода.

Я рассматриваю дряблое, безбородое лицо толстяка. Он побрился – или его побрили – не слишком аккуратно. Тут и там торчат пучки волос, порезы тоже имеются. Поддавшись порыву, я кладу руку ему на плечо и легонько трясу.

– Прошу прощения, – тихо говорю я на местном языке. – Вы меня слышите?

Я вновь его встряхиваю, на этот раз чуть сильнее. Он издает утробный звук, веки начинают подрагивать. Я опять его трясу. Глаза толстяка распахиваются, и он медленно поднимает на меня взгляд. Выражение лица почти не меняется. Похоже, смотрит он не особо осмысленно.

– Здравствуйте. Как вы? – спрашиваю я, не придумав ничего лучше.

Понимания в его взгляде не прибавляется. Он несколько раз моргает.

– Эй! – Я щелкаю пальцами у него перед носом.

Ноль внимания.

Тогда я достаю фонарик и направляю луч ему в глаза. Врачи так делают, я видел. Здоровяк щурится, пробует отвернуться. Его зрачки сужаются очень медленно. Наверное, это что-то значит, вот только не знаю, что именно.