Книга Моя миссия в России. Воспоминания английского дипломата. 1910-1918 - Джордж Уильям Бьюкенен

Статья в «Гамбургер нахрихтен» дала мистеру Панчу[91] повод для стихотворения, озаглавленного «Школа для государственных деятелей», которое, я полагаю, он позволит мне здесь привести.

Как клюшкой я орудовал легко,Фонтанами вздымая дерн зеленый,Как уносился мяч мой далеко,В лесах пугая парочки влюбленных!Что проку, я не мог понять,На воздухе в бильярд играть?

Бывало все: удар срезался мойИ светлый мяч пятном позора метил.В трясине обретали свой покойМои мячи – тогда, в минуты этиЯ начал постигать ужеПуть государственных мужей.

В те годы понял я: на мяч гляди,И правила сего уж не забуду.Зигзагом двигаясь по скользкому пути,В уме держу все время finis ludi.[92]Слова переводить привыкНа дипломатии язык.

Так Балфур[93] вкус политики познал,Ллойд Джордж из школы сей взлетел в премьеры.Так каждый ныне славный вождь черпалУверенность, спокойствие, манеры.И впрямь, что лучше закалит,Чем Саннингдейл иль Уолтон-Хит?

Все ныне гольфу похвалу поют,Меня же совесть мучит все сильнее,Лишь вспомню, как в гольф-клубе Корли-Вуд[94]В субботний день на поле рыл траншеи,Из тех траншей наш Томми чтоб,Палить бы мог в чужой окоп.

Вот, думаю, пришел и ну копать,Сбил одиночек, пары все расстроил.А в клубе том мог новый Ходж[95] играть,Иль новый Прингл[96] лишился лучшей доли.С тех самых пор зарекся яВ гольф-клубах вскапывать поля.

Впоследствии немцы оценили мою деятельность еще выше: наше посольство в Стокгольме сообщало, что германский агент уговаривал одного русского, чье имя запамятовал, убить меня, но меня немного обидела сумма, назначенная за мою голову, – всего триста рублей. В это же время в Риге местная большевистская газета опубликовала статью, в которой утверждалось, что Россия теперь управляется всемогущим и самодержавным царем Бьюкененом I и министры делают все, что он им скажет, и по его приказу Керенский восстанавливает дисциплину в армии и готовит наступление.

Было бы хорошо, как для самих министров, так и для России, если бы министры прислушивались к моим советам и предпринимали эффективные меры для восстановления дисциплины вместо того, чтобы полагаться только на эффект от патриотических речей.

24 мая я получил телеграмму от лорда Роберта Сесиля, исполнявшего тогда обязанности министра иностранных дел, в которой он извещал меня, что военный кабинет осознает необходимость изменить негативное отношение русских рабочих и социалистов к войне и исправить широко распространенное ложное представление о наших целях. Понимая, что у лидера лейбористов больше всего шансов справиться с этой задачей, они приняли решение послать мистера Хендерсона в Россию со специальной миссией. Любезно дав высокую оценку моей работе, лорд Роберт выражал уверенность, что мистер Хендерсон может рассчитывать на мое искреннее содействие, и предлагал, чтобы через несколько недель после прибытия мистера Хендерсона я, если не вижу тому препятствий, приехал в Лондон и тем самым предоставил правительству благоприятную возможность воспользоваться моими советами.

Причины, побудившие военный кабинет прислать мистера Хендерсона, были для меня вполне очевидны, но я никак не мог понять, почему они так настаивают на моем возвращении домой. «Скорее всего, – как я писал позднее лорду Хардингу, – они боятся, что, если я останусь, мистер Хендерсон не получит достаточной свободы действий и я не буду придерживаться одной с ним линии по всем вопросам. Должен сказать, что такой недостаток доверия меня очень удручает. Когда, прошлой зимой, лорд Милнер приезжал сюда на конференцию, я был только рад отойти на задний план, и для меня было истинным удовольствием работать под его руководством. Я буду только рад сделать то же самое и служить под началом мистера Хендерсона, который является членом кабинета министров. Его задача будет чрезвычайно трудной, и, поскольку я понимаю русских лучше многих других, я могу оказаться ему полезным во многих отношениях».

Но поскольку в телеграмме даже и речи не шло о том, что я могу остаться, я твердо решил в любом случае прояснить свое положение. Соответственно, я послал лорду Роберту следующую телеграмму:

«Прошу вас заверить мистера Хендерсона, что он может рассчитывать на мое искреннее сотрудничество и поддержку. Относительно вопроса о моем отъезде в отпуск, я полностью в вашем распоряжении. Я бы хотел знать приблизительную дату, на которую вы планируете мой отъезд, и должен ли я считать этот отпуск своим окончательным отозванием».

29 мая я получил следующий ответ:

«Трудно указать вам хотя бы предварительную дату вашего отъезда в отпуск, пока мы не поймем, какая обстановка сложится после прибытия Хендерсона. В любом случае желательно, чтобы вы оставались до тех пор, пока он не установит тесный контакт с российским правительством и лидерами социалистов.

Вопрос о вашем отзыве не стоит. Британское правительство и раньше, и сейчас высоко ценит ваши услуги, и, насколько сейчас можно судить, мы, скорее всего, пожелаем, чтобы вы в должное время возвратились в Петроград».

Гораздо больше, чем этот успокоительный сироп, разлитый министерством иностранных дел, меня порадовали знаки дружбы и привязанности, которые выразили мне мои сотрудники. Некоторые из них по собственной инициативе послали своим друзьям в министерстве иностранных дел и военном министерстве телеграммы с протестом против моей отставки, другие заявили, что, если я уеду, они подадут прошение об отставке. Хендерсон прибыл 2 июня в сопровождении Джорджа Янга, впоследствии первого секретаря в Вене, который оказался во многих отношениях очень полезным человеком. Во время моего первого разговора с Хендерсоном я честно и откровенно высказал ему все, что думал и чувствовал, но он ясно, хотя и вполне дружелюбно, дал мне понять, что я должен буду уехать. Что касается его появления в Петрограде, то он сказал, что однажды его попросили появиться на заседание военного кабинета на полчаса позже своих коллег, и, когда он пришел туда, премьер-министр сообщил ему, что кабинет решил послать его в Петроград со специальной миссией и что он должен отправиться на следующий день. Далее было предложено, чтобы спустя несколько недель после прибытия он намекнул мне, что мне необходимо съездить в отпуск. Он отказался и заявил министру иностранных дел, что он должен сделать это сам, причем немедленно.