Книга Отель "Нью-Гэмпшир" - Джон Ирвинг

А Фрэнк перевел мне, что ответила старая проститутка.

— Мне ни к чему трогать никакие мускулы, — сказала Старина Биллиг, отклоняя предложение Фрейда пощупать мои мышцы. — Я достаточно нащупалась мышц, когда спала, черт подери! — сказала она. — Конечно, он может перенести сувениры, — согласилась она. — Но я не хочу, чтобы мне что-нибудь разбили.

Таким образом, я переносил «сувениры» Старины Биллиг с великой осторожностью. Коллекция фарфоровых медведей, которая могла поспорить с коллекцией моей матери (а после смерти матери Старина Биллиг пригласит меня посещать свою комнату в дневное время, когда она не работает и ее нет в «Гастхаузе Фрейд», и я мог спокойно проводить время в одиночестве с ее медведями, вспоминая коллекцию матери, которая погибла вместе с ней). Еще Старина Биллиг любила растения, свешивавшиеся из горшков в форме каких-нибудь животных или птиц: папоротники окружали фламинго, цветы пробивались из лягушачьей спины, апельсиновое дерево вылезало из головы аллигатора. У остальных проституток были только смена одежды, косметика и лекарства. Было странно думать о том, что в «Гастхаузе Фрейд» они держали только «ночные комнаты» в отличие от Ронды Рей, у которой была «дневная комната»; меня поразила мысль, что дневные и ночные комнаты использовались для близких целей.

Мы встретились с проститутками в первый же вечер, когда помогали им переехать на другой этаж. Проституток с Крюгерштрассе было четверо плюс Старина Биллиг. Их звали Бабетта, Иоланта, Черная Инга и Визгунья Анни. Бабетту звали Бабеттой, поскольку она единственная из всех разговаривала по-французски, и считалось, что большинство французских клиентов (французы очень не любят разговаривать на каком-либо другом языке, кроме французского) предназначаются для нее. Бабетта была маленького роста (и потому стала любимицей Лилли), с кукольным личиком, которое в полумраке фойе «Гастхауза Фрейд» могло под определенным углом показаться неприятно похожим на мордочку грызуна. В последующие годы я буду думать, что Бабетта страдала анорексией, хотя тогда, в 1957 году, я, да и никто из нас, даже не догадывался, что такое анорексия. Она носила платья из тканей с изображением цветов, очень легкие платья, носила она их, даже когда лето давно кончилось. Если она красилась, то, глядя на нее, можно было подумать, что она переусердствовала с пудрой (казалось, дотронься до нее пальцем, и из ее пор выпорхнет облачко пудры); в остальное же время ее кожа напоминала воск (казалось, дотронься до нее пальцем, и под ним останется ямочка). Однажды Лилли сказала мне, что миниатюрность Бабетты сыграла важную роль в ее (Лиллином) взрослении, поскольку Бабетта помогла Лилли понять, что маленькие люди могут вступать в половые отношения с большими людьми и при этом не ломаться вконец. «Не ломаться вконец», — именно так Лилли это преподносила.

Иоланта называла себя Иолантой, потому что, как она объяснила, имя это польское, а она обожает польские шуточки. Она выглядела сильной, такой же большой, как Фрэнк (и почти такой же неуклюжей), исторгая сердечность, которая казалась фальшивой, как будто посреди хорошей шутки Иоланта может внезапно помрачнеть и достать из сумочки нож или выплеснуть кому-нибудь в лицо стакан вина. Широкоплечая, с квадратным лицом, тяжелой грудью и крепкими, но не толстыми ногами, она обладала здоровым очарованием крестьянки, странно испорченной подлостью городского насилия; она выглядела эротичной, но опасной. Во время моих первых дней и ночей в «Гастхаузе Фрейд» именно ее образ стоял у меня перед глазами, когда я мастурбировал, именно с Иолантой мне было труднее всего разговаривать, не потому, что она была самой грубой, а потому, что я больше всего ее боялся.

— Как можно узнать польскую проститутку? — спрашивала она меня. Я вынужден был просить Фрэнка перевести мне. — Потому что она платит тебе, за то, что ты ее трахаешь.

— Уловил? — спросил меня Фрэнк.

— Господи, Фрэнк, конечно, — ответил я.

— Тогда смейся, — сказал Фрэнк. — Лучше посмейся.

И я посмотрел на руки Иоланты; у нее были запястья крестьянина, а костяшки боксера, и засмеялся.

Черная Инга не смеялась. У нее была самая несчастная жизнь. И что самое главное, она еще не прожила слишком много в своей жизни; ей было только одиннадцать. Мулатка (мать ее была австриячка, а отец — черный американский солдат), она родилась в самом начале оккупации. Ее отец уехал вместе с оккупационными войсками в 1955 году, и все его рассказы о том, как обращаются с черными в Соединенных Штатах, отнюдь не побудили Ингу или ее мать уехать с ним. Черная Инга лучше всех остальных проституток владела английским, и, когда наш отец уехал во Францию опознавать тела матери и Эгга, большую часть наших бессонных ночей мы провели с Ингой. Ровесница Лилли, она тем не менее была с меня ростом, а при том, как ее одевали, выглядела такой же взрослой, как Фрэнни. Гибкая и симпатичная, кофейного цвета, она не была настоящей проституткой, выступая своего рода приманкой.

Ей не позволяли появляться на Крюгерштрассе без сопровождения другой проститутки, разве что если с ней рядом была медведица Сюзи; когда мужчины желали ее, им говорилось, что они могут только смотреть на нее и трогать себя сами. Черная Инга еще не была достаточно взрослой, чтобы ее кто-то трогал, и ни одному мужчине не позволяли остаться в комнате с ней наедине. Если мужчина хотел побыть с ней, то компанию им обязательно составляла медведица Сюзи. Система была очень простая, но работала. Если складывалось впечатление, что мужчина собирается дотронуться до Черной Инги, то медведица Сюзи издавала соответствующий звук и всем своим видом показывала готовность к нападению. Если мужчина просил Черную Ингу слишком уж раздеться или смотреть, как он будет мастурбировать, медведица Сюзи начинала вести себя беспокойно.

— Вы сердите медведя, — предупреждала Инга мужчину, который или уходил, или быстренько кончал мастурбировать, пока Инга смотрела в сторону.

Все проститутки знали, что медведица Сюзи может появиться в их комнатах буквально через несколько секунд, стоит лишь им крикнуть о помощи, потому что Сюзи, как всякое хорошо выдрессированное животное, безошибочно распознавала их голоса. Гнусавое повизгивание Бабетты, яростный рев Иоланты, дребезжание «сувениров» Старины Биллиг. Но для нас, детей, самыми худшими клиентами были стыдливые мужчины, которые мастурбировали на почти не оголявшуюся Черную Ингу.

— Не думаю, что я смог бы дрочить в присутствии медведя, — сказал Фрэнк.

— Думаю, Фрэнк, ты не смог бы дрочить в присутствии Сюзи, — заметила Фрэнни.

От этих слов Лилли передернуло, а я мысленно присоединился к ней. И пока отец находился во Франции с самыми дорогими для нас телами, мы — беспристрастно, как подобает при трауре, — наблюдали за торговлей телом в «Гастхаузе Фрейд».

— Когда я достаточно подрасту, — сказала Черная Инга, — я смогу получать за настоящее дело.

Нас, детей, очень удивило, что за «настоящее дело» платят больше, чем за созерцание Инги и мастурбацию.

Мать Черной Инги планировала не допустить свою дочь до «настоящего дела» к тому времени, как она «достаточно подрастет». Мать Черной Инги собиралась отправить дочь в отставку к тому времени, как она станет совершеннолетней. Мать Черной Инги была пятой ночной дамой «Гастхауза Фрейд» — той, которую называли Визгунья Анни. Она зарабатывала больше денег, чем любая другая проститутка с Крюгерштрассе, потому что копила на достойную отставку (для себя и для дочери).